покладиста, они обсудили практические детали похорон. Сестра полностью соответствовала образу человека долга, умеющего принимать решения в тяжёлые минуты жизни. Она чётко определила, что именно должна сделать она и что должен сделать он.
Внезапная лёгкость существования, поддержанная двойной дозой болеутоляющих таблеток с заметным наркотическим эффектом, подвигла его на героическое решение прибраться в квартире, напоминающей зону военных действий: разобрать завалы одежды, атаковать пагоды грязной посуды, навести порядок на письменном столе. Он даже, к своему удивлению, начал набрасывать план дорогого, но совершенно необходимого ремонта ветхого дома на Готланде. Ремонт уже не казался недостижимым — он теперь богатый наследник.
Но даже и этого ему показалось недостаточно: без четверти час ночи из подземного моря замыслов медленно, как рыба из омута, выплыла идея, подсказанная ему покойным отцом и бывшей женой, хотя сами они об этом понятия не имели. Взяв за исходный пункт несколько собственных пометок на полях книги «Рост сетевого общества», том 1, Мануэля Кастелля (обнаруженной, кстати, под грудой картонок из-под пиццы, пустой бутылкой хереса Люстау Драй Оролозо за 742 кроны и пачкой распечатанных фотографий из «sexxplanet.com»), а также основываясь на биографии Виктора Кунцельманна, он начал писать следующее:
«Война уже не является эмпирической данностью европейцев. Отсутствие военного опыта у современных мужчин приводит к глубокому нарушению самосознания. Если не принимать во внимание необходимость для мужчин жертвовать своей жизнью на войне, невозможно понять, как могли женщины смириться с патриархальными структурами. Мужчины с детства знали, что в отпущенный им период жизни непременно разразится война и что они будут обязаны в ней участвовать. Это давало им привилегированное положение и в мирное время. Но сейчас, когда уже несколько поколений живёт без войны, наступает новый этап человеческого развития — отмирание патриархата!»
* * *
«Церковь Святого Лаврентия названа в честь покровителя бедных, святого Лаврентия» — так было написано в кем-то забытой брошюре о достопримечательностях Фалькенберга, лежавшей на скамейке рядом с Иоакимом… — ага, Святого Лаврентия, «римского дьякона, погибшего мученической смертью на костре в 288 году после Рождества Христова». Вполне последовательно, где же ещё прощаться с отцом, как не здесь, — через несколько часов отец тоже превратится в пепел в городском крематории. Интересно, не думает ли его сестра о том же самом? Должно быть, нет. Жанетт вовсе не предавалась философским размышлениям, она была погружена в текст двести сорок девятого псалма: «Только день, только мгновение…»
Всё изменилось. С тех пор как он был здесь в последний раз (по какому случаю, он и сам не помнил), церковь отремонтировали. Да и сам Фалькенберг на себя не похож, хотя, казалось бы, это и есть его главная задача — быть похожим на Фалькенберг. Каждое утро предлагать жителям одну и ту же версию себя самого, чтобы их, не приведи господи, не напугать. Он прогулялся с утра по центру и, к своему удивлению, обнаружил, что в бывшем рыбном магазине разместилась пиццерия «Чарли Чаплин» (собственно, она там и была последние пятнадцать лет, но вывеска появилась недавно), а в бывшем музыкальном магазине Вальдеса, известном всему городу, теперь бойко торгуют турецкими деликатесами. В большой витрине вместо хагстрёмовского усилителя и античных гитар работы Левина теперь лежали оливки, бараньи сосиски и пакетики с разнообразными пряностями. Вокзал по распоряжению железнодорожного начальства собирались перенести в район Тройнберга, а на Этране возле пристани появилось несколько омерзительных скульптур, застрявших в городе после недавней выставки.
За окном было пасмурно. Набухшие дождём облака волочились чуть ли не по земле, выливали содержимое на городские улицы и уходили на восток. Даже и погода на себя не похожа, хотя очень подходит для такого дня.
— С грустью и болью мы собрались здесь сегодня, — монотонно читал пастор. — Но в этом горе есть и крупицы радости — радости, что мы знали Виктора Кунцельманна, любимого отца и прекрасного друга, общественного деятеля и замечательного профессионала…
Виктор, напомнил себе Иоаким, это же вон та неподвижная фигура в деревянном ящике у хоров, под бархатным покрывалом с рельефным изображением римского креста… в гробу модели «Фуга 25», 6995 крон, включая налог на добавленную стоимость.
— Модель вполне бюджетная, но выглядит недёшево, — бодро объяснил брату и сестре Кунцельманн три дня назад владелец похоронного бюро Рутгер Берг, притворяясь, что не узнаёт их, хотя они учились в одной и той же фалькенбергской гимназии. — Есть, конечно, более дорогие модели, — добавил он, бросая тщательно отрепетированный скорбный взгляд на выставочный экземпляр. — Но поскольку вы решили кремировать покойного, не думаю, что вам стоит тратить много денег на гроб. Лучше купить убранство побогаче и достойную плиту.
За окном дождь совершенно неожиданно перешёл в град. Это необычное в июне явление окончательно укрепило Иоакима в мысли, что в мире что-то не так: погода, город, его отец, ни с того ни сего старающийся убедить сына, что он мёртв. Даже Рутгер Берг — он помнил Рутгера как весёлого парня; по слухам, тот соблазнял девочек, предлагая им сеанс экзотической любви между двух гробов в похоронном бюро отца.
— Что вы хотите делать с прахом?
Иоакима, перелистывающего маленькую папку под названием «Советы родственникам», вопрос застал врасплох.
— С прахом?
— Я имею в виду — могила или урна?
— Мы думали об урне.
— И сколько персон вы себе мыслите? Наш колумбарий рассчитан на восемь персон за двадцать пять лет… если вы выберете захоронение праха без урны, то возможностей меньше… не больше четырёх персон… Тесновато в нашем городе покойникам, если позволить себе выразиться неформально…
Все эти подробности, словно позаимствованные из второсортного фильма… и он никак не мог понять, почему шведская церковь не отстегнёт хотя бы сотую долю процента от своего состояния и не поставит в храмах скамейки поудобнее.
Пастор закончил свою надгробную речь вымученным уподоблением искусства живописи божественному просветлению духа. Иоаким опять начал думать о том, о чём старался не думать со дня приезда в Фалькенберг и о чём охотнее бы не думал и сейчас: у Виктора за несколько недель перед смертью развился острый психоз, и цена этого психоза измерялась во вполне реальных деньгах.
— Папа уничтожил картины. — такими словами встретила его потрясённая сестра в квартире на Чёпмансгатан. Сейчас ему казалось, что это было много лет назад. — Посмотри сам… здесь как чёрт разорвался.
Она провела его в салон. Светлые прямоугольные пятна на стенах свидетельствовали, что там когда-то висели картины. Кунцельманн-старший работал методично и тщательно: он снимал картины с крючков, срезал их с рам… а потом — в это трудно было поверить — кромсал ковровыми ножницами. Ножницы и сейчас лежали на полу, словно бы специально для убеждения маловеров. Несколько картин были просто-напросто замазаны дешёвой синей малярной краской. Никакого другого объяснения, кроме внезапного помешательства, они придумать не могли.
— А ты уверена, что квартиру не взломали? — Иоаким никак не мог примириться с увиденным.
— Не думаю… нет, конечно. Всё на месте. И сигнализация была включена… Я сама набирала код. Не понимаю… он словно внезапно возненавидел то, что любил больше всего на свете. И даже страховку не получишь, поскольку все убытки нанесены самим хозяином.
Из четырёх полотен Карла Кильберга[34] оставались только узкие полоски пёстрого холста. Полпоколения шведских живописцев межвоенного времени исчезло из этого мира.
