Девятой улицами, в Вест-Сайде, короче говоря, в самом сердце Бродвея. Писатель Рейнальдо Аренас[43] жил на Сорок Третьей улице, между Восьмой и Девятой авеню, но об этом я узнала позже, когда прочитала его воспоминания. За несколько кварталов до отеля мы покурили марихуаны напротив «Синеплекс Одеон Энкор Уорлдвайд Синема», или иначе, кинотеатра повторного фильма «Одеон», повторного – потому что там идут фильмы, премьеры которых прошли уже давно, и мировое кино здесь можно увидеть за три доллара вместо восьми – столько стоит посмотреть фильм в кинотеатрах в Вест Сайде на Пятидесятой улице между Восьмой и Девятой авеню. На улице было темно, и меня трясло от страха, как героев детективного фильма, это место называлось Адская кухня. Нельзя было придумать для него имени более подходящего. Сидя на лестнице одного из тех зданий, которые часто мелькают в фильмах про Нью-Йорк, мы в невинном порыве потянулись друг к другу, но едва наши губы соприкоснулись в непорочном поцелуе, на наши романтические головы спланировал таракан. Мы смеялись до колик: летающий таракан в утренний час в самом центре Манхэттена! Я не могла в это поверить. Меня смешило абсолютно все: я могла рассмеяться даже от вида растоптанной на тротуаре жевательной резинки. Всю дорогу до отеля мы корчились от смеха, одурманенные травкой.
На пороге гостиницы мы даже не сказали друг другу «чао». Я оставила его стоять в дверях, которые автоматически закрывались и открывались, производя совсем не нужный в такой час шум. Убрав в сумочку карточку гостя, я вошла в лифт. Помню, что плюхнулась на кровать и отключилась мгновенно, провалившись в сон, похожий на телевизионную передачу. Той ночью меня не смогли разбудить ни сирены «скорой помощи», ни вой полиции, ни прущие из канализации запахи, ни неоновые огни ближайших клубов. Я ожила только часам к двенадцати дня. Красная лампочка на телефоне мигала – значит, включался автоответчик. Я взяла трубку и нажала кнопку.
– Je t'aime. C'est Paul.[44]
Поразительно, с какой легкостью и непринужденностью эти французы заявляют о своей любви. На автоответчике было еще одно послание, на английском.
– Мисс Роч. Сегодня утром я получил ваши координаты от ваших друзей Андро и Лусио. Я интересуюсь снимками, которые вы сделали сегодня ночью на приеме, в связи с возможностью их приобретения, если, конечно, они… Ладно, очевидно, вы сейчас не в состоянии… Я попытаюсь застать вас позже, в любом случае вы можете найти меня по телефону 213-11-77… Меня зовут мистер Салливан… Жду с нетерпением возможности…
Этот тип делал паузы, совсем не считаясь с отсутствием абонента. По правде говоря, я и не отсутствовала, я просто была в отрубе, как те обрубки Йоко Оно. Пожалуй, тела Йоко Оно были более живыми, нежели мое. Я набрала номер Лусио. Он только что принял душ и так обрадовался моему звонку, что его просто прорвало – состояние весьма редкое для него, – да, он уже знал, что мистер Салливан звонил мне, он сам дал ему мой телефон! Этот парень настоящий богач, он купит у меня снимки – это точно. Я подумала, что он в лучшем случае предложит мне пять долларов за пленку – миллионер не будет миллионером, если станет тратить деньги налево и направо. И тут меня понесло, я прямо-таки размечталась не на шутку, представляя себе, что этот мистер Салливан наверняка хочет предотвратить нанесение вреда какой-нибудь особе, любительнице пойти на сторону, а вполне возможно, и своей собственной любовнице, которая случайно могла проявиться на негативах, но, как оказалось, дело было совсем не в том, чтобы скрыть чью-то там измену.
Узнав, что Лусио только что из душа, я тоже захотела принять душ. А моясь, все время ждала, что с минуты на минуту в ванную ворвется Энтони Перкинс,[45] переодетый женщиной, и искромсает меня на кусочки своим ножом. Пока я делала макияж, то продолжала кадр за кадром крутить свое кино про потрошителей и убийц. Подобранная одежда, конечно, никак не вязалась с моими фантазиями; одевшись, я поняла, что не очень-то подумала о своем наряде: черные чулки в белую крапинку, хипповая блузка, черные ботинки с подбитыми металлом носками, шляпка, которую якобы носила Анаис Нин. Я спустилась в лифте с сигаретой в зубах, что грозило мне штрафом в сто долларов, но разумеется, я ничего не заплатила, вот еще, буду я платить штраф за курение в стране, где в фильмах только и делают что курят!
В холле гостиницы посыльный бился один на один с огромной корзиной, набитой всевозможными гардениями, орхидеями, гвоздиками, подсолнухами – словом, всеми цветами, что есть на белом свете. Я люблю цветы, но не выношу букетов. Интересно, кто та несчастная, кому послали этот жалкий и такой несуразный букет? Если она его получит, то лучше ей переехать в другой отель, в номерах которого можно разместить подобных уродцев, в противном случае придется разделить букет между остальными постояльцами. Так я думала, когда посыльный, готовый уже рухнуть под тяжестью корзины, заметил меня и воскликнул, не скрывая ни в коей мере своего облегчения, потому что понял: избавление близко.
– О мисс, такое дело… – ни разу он не назвал меня правильно по фамилии, всегда путал с какой- нибудь Рокко, Родригес или Росситер, а ведь так легко запомнить: Роч. – Посмотрите, какое чудо оставили для вас!
Лицо мое вытянулось – для меня? С «Мальборо лайт» в зубах я вспомнила о миллионере – неужели это от него? Корзина почти грохнулась на меня, когда посыльный выпустил ее из рук, и дымящийся окурок едва не обжег мне губы. Я заметила вставленную в целлофан карточку, рывком выдернула ее, прочитала – букет был от Поля, повара днем и официанта ночью. Чего там говорить – он не поскупился, раскошелился в благородном порыве, который был, впрочем, в пределах ста пятидесяти долларов, кроме того, он послал букет с посыльным – это показательно для француза. Французишки, когда любят, становятся такими изысканными и экстравагантными. А когда нет, – они сущие папаши Горио, [46] снега зимой не выпросишь.
– Мы поднимем букет к вам в номер, сеньорита, – сказал портье и, увидев грустное выражение моего лица, пояснил: – Не беспокойтесь, мы выберем лишь самые красивые цветы. Но что делать с другими? Мы можем поставить их в несколько ваз в разных местах вашего номера.
Я подумала: будет настоящий прощальный зал в похоронной конторе. Видимо, он прочитал мои мысли.
– В таком случае мы можем сделать с букетом что-нибудь особенное.
Я пожала плечами, меня уже стала утомлять вся эта история с цветами, но я подумала, что кажусь не слишком благодарным человеком, и потому вытащила лишь одну мокрую орхидею и, выпустив струйку дыма, сказала:
– Простите, не думаю, что у меня достаточно времени и места, чтобы содержать этакий ботанический сад. Распределите цветы между постояльцами или сделайте то, что посчитаете нужным, чтобы всем было хорошо и комфортно…
Я не решилась сказать, чтобы сию минуту он выбросил цветы в мусорное ведро, что мне плевать на то, как он с ними поступит – настолько меня достал этот пантагрюэльский знак внимания.[47] Я начала уже выходить из себя: чересчур поэтичным был этот жест со стороны Поля. Бот уж чего мне не хватало в моей жизни, так это какого-то там Поля. Я бросилась было на улицу, но у вращающейся двери столкнулась с упитанным, огромным розовым американцем. Он протянул мне руку, это был мистер Салливан.
Он и не думал давить на меня по поводу фотопленки, и тем более решать созданную Полем ботаническую проблему, он был заинтересован в том, чтобы я воспользовалась одной из фотолабораторий, точнее, чтобы я там отпечатала свои снимки, а потом он уговорил меня поработать некоторое время у него. Андро наплел ему по телефону что-то о моей лирической неудаче с учебой в Нью-Йорке, и мистер Салливан решил помочь, то есть решил открыть передо мной врата успеха. Мне и вправду не на что жаловаться: Дева Реглы,[48] Дева Милосердия,[49] святой Лазарь[50] всегда сопровождают меня. Когда я оказываюсь на краю пропасти, обязательно находится какой-нибудь веский довод не падать в нее, всегда какая-нибудь внешняя сила вдыхает в меня свежую струю и заставляет выбраться из душевного или творческого кризиса и дает исполнить все предначертанное звездами. Потом я снова проваливаюсь в очередную яму, и так далее, и тому подобное… Упав на самое дно, я получаю новый импульс для взлета.
Три месяца обернулись шестью. У меня начался полный страсти роман с принцем-и-нищим Полем. Он жил в огромной квартире в испанском Гарлеме – жуткое местечко – вместе с одним парнем-американцем, геем, продавцом духов в «Мэйкис». На самом деле ему платили за то, что он брызгал спреем на
