– Погоди, что ты делаешь, Тюкэй! – Сэндо в волнении размахивал руками и сипло визжал. – Ты губишь всех нас! Если хоть один из нас подпишется под этой бумажкой…
– Тотими-сан! Что вы говорите?
– …нам не возместят убытки, не заплатят ни иены…
– Погодите, Тотими-сан…
– Дурак! – сказал механик сквозь зубы, торопливо выводя иероглифы своего имени. – Дурак и подлец! Ты потерял стыд, сэндо! И если бы я мог сползти с койки…
– Нет, так нельзя, – вступился несколько ошарашенный Вакасо. – Подпись эта – дело совершенно добровольное. Дело совести каждого японца.
– Значит, видно, это не дело сэндо… А вы как? – Мотоути обратился к Хомма и Одабэ.
Хомма поспешно протянул руку за карандашом. За ним расписался и капитан. Возвращая, воззвание Вакасо, он с усмешкой сказал механику:
– Не трогай сэндо, Тюкэй. Он – другой человек и многого не понимает…
Сэндо злобно сплюнул:
– Дураки! Право, дураки! Ну, дожили? Ни гроша теперь не получите, помяните мое слово! Не думаете о своих семьях. А ведь у вас у каждого в кармане было бы по сто миллионов, не меньше…
Вакасо подпрыгнул на стуле:
– Сколько?
– Сто миллионов
Посетитель растерянно заморгал:
– Простите, Тотими-сан, я не совсем понимаю… Сто миллионов иен вы имеете в виду?
– Конечно!
– Да кто вам внушил эту фантазию?
– А как же? Господин государственный секретарь Андо потребовал от американцев за убытки два с половиной миллиарда. Так? Ну и что же?
– Нас двадцать три человека. Разделите-ка два с половиной миллиарда на двадцать три – получится примерно столько…
– То есть позвольте, господин Тотими… – Вакасо изумленными глазами уставился на сэндо. – Вы хотите сказать… Вы серьезно думаете, что два миллиарда с половиной целиком разделят между вами?
– А кому же еще они достанутся, по-вашему? – просипел сэндо, приподнимаясь на локте. Удивленный тон посетителя, по-видимому, не на шутку встревожил его. (Механик, капитан и Хомма с любопытством прислушивались к разговору.) – Кто еще, кроме нас, может получить эти деньги?
– Я не хотел бы огорчать вас, Тотими-сан, – с беспокойством проговорил Вакасо, – но дело в том, что…
– Нет уж, говорите, пожалуйста… Мы, рыбаки, люди темные, можем и ошибиться.
– Вот видишь, сэндо! – весело сказал Мотоути. – Выходит, что знать повадки тунца и уметь считать по пальцам – еще не все, что нужно умному человеку.
– С вашего разрешения, я объясню, – поспешно сказал Вакасо. Он подумал немного. – Конечно, я не специалист, но это довольно очевидно. Гм… Видите ли, эти два с половиной миллиарда иен американцы выплатят… если только выплатят… нашему правительству, а не вам. Об этом писали и в газетах. Сумма компенсации предназначена для покрытия всех – понимаете, всех – убытков государства, причиненных водородным взрывом.
– Но ведь пеплом смерти засыпало нас, а не государство! – хрипло сказал сэндо.
– Это верно. Однако в первую очередь деньги получите не вы, а рыбопромышленники, которые потеряли сотни миллионов на зараженном тунце…
– И наш Нарикава, – вставил механик.
– Да, господин Нарикава тоже, конечно, получит. Затем, по-моему, выплатят рыбоконсервным заводчикам. Страховым обществам. Военному ведомству…
– А оно-то при чем тут? – удивился Мотоути.
Вакасо засмеялся:
– Военному ведомству всегда перепадет из любых средств. Дальше… Министерству здравоохранения за ваше лечение. Правительственным чиновникам… гм… за надзор и все такое прочее. Ну, и многим другим.
– А как же мы? – чуть не плача, пробормотал сэндо.
– А нам, – с издевкой сказал Мотоути, – принесут оставшиеся крохи и скажут: «Вот вам за ваши обожженные потроха, подавитесь и не нойте».
– Э-э… это вы уж слишком, господин Мотоути, – покашливая, сказал .Вакасо. – Конечно, пострадавшие будут вознаграждены. Ну, не сто миллионов, правда, но все же… Думаю, вы получите достаточно, чтобы безбедно прожить до конца своих дней.
– Хоть по сто тысяч досталось бы! – Сэндо, мокрый от волнения и разочарования, выглядел таким жалким, что даже механику стало жаль его.
– Ничего, Тотими-сан, – серьезно проговорил он. – Выдадут достаточно для того, чтобы безбедно дожить свой век. Впрочем… ведь теперь все равно не выдадут – мы подписали воззвание…
Вакасо засмеялся:
– Вы большой весельчак, господин Мотоути. Но не надо шутить так зло. Господин Тотими может обидеться. Я не думаю, чтобы ваши подписи как-нибудь повлияли на вопросы компенсации.
Сэндо, отвернувшийся было к стене, стремительно сел на постели:
– Не повлияют, вы говорите?
– Конечно, нет.
– Дайте-ка мне карандаш и эту штуку. – Он долго примеривался, крутил карандашом над бумагой, поглядывая исподлобья то на Вакасо, терпеливо сидевшего на стуле, то на Мотоути, затем вдруг решился и торопливо нацарапал свою подпись. – Я тоже не хуже других, – пробормотал он. – А вдруг это все-таки поможет?
Когда Вакасо распрощался и ушел, унося под мышкой свой портфель, Мотоути долго лежал на спине, закинув руки за голову, и размышлял. Пожалуй, вряд ли он поставил бы свою подпись, если бы не был сам жертвой «пепла Бикини»… если бы не приходили к нему со всего света слова привета и утешения… если бы не плакала Умэко… если бы… Нет, Мотоути изменился. Изменился и никогда не станет прежним. А сэндо…
Он заснул…
Утром больные, доктора, Токио, вся Япония узнала, что у радиста Кубосава отказывается работать сердце.
Палата №311
– Удзуки-сан! Удзуки-сан!
Профессор с трудом раскрыл глаза и сел на кровати. За окном кабинета было темно, на потолке застыл световой квадрат от наружного фонаря.
– Удзуки-сан! Вы проснулись?
– Да-да. В чем дело?
– Кубосава опять плохо. Слабеет сердце.
– Иду. – Удзуки неловко поднялся на ноги и взглянул на часы.
Четверть второго. Значит, он проспал всего полчаса. Полчаса за последние двое суток. Но сон уже улетел от него. Он наскоро причесался и вышел в коридор. Ковровая дорожка заглушала шаги. У двери в палату он помедлил, машинально разглядывая табличку с номером «311». Палата №311. Уже несколько месяцев внимание всей Японии приковано к этой палате. Да и только ли Японии?..
Кажется, весь мир неустанно следит за борьбой со смертью, которая идет сейчас в стенах этого госпиталя. Весь мир хочет знать, чем окончится история болезни пациента палаты №311, удастся ли профессору Удзуки и полковнику Нортону сохранить эту жалкую человеческую развалину, которая вот уже полгода мечется между жизнью и смертью за этой дверью… Профессор тряхнул головой, как бы отгоняя не относящиеся к делу мысли, и решительным движением толкнул дверь.
В палате было светло и немного душно. Посредине на койке, головой к южной стороне, лежал укрытый
