И среди всех этих сцен из многочисленных фильмов мне в душу на долгие годы запала коротенькая сцена из «Тутси». Если вы видели этот фильм, то знаете, о чем я говорю. Все из-за монтажа, если угодно, когда Дастин Хофман бредет по парку, размышляя о неудавшейся жизни. Работу потерял, любимая женщина ушла. Руки в карманах, подбородок почти прижат к груди. А потом он останавливается и поднимает взгляд. Мим пытается балансировать на воображаемом канате — одна нога вскинута над бордюром. Дастин мгновение наблюдает за его усилиями. Затем подходит и толкает его.
Ну разве не здорово?!
И знаете, почему еще я люблю пересматривать старые фильмы? Это крайне редкая возможность заново открыть фундаментальную истину, долгие годы прятавшуюся в вашем бестолковом рассеянном сознании, и вы все не могли добраться до нее.
А что за истину я открываю вновь сегодня вечером? Давайте прикинем. «Тутси» — история об актере-неудачнике: он не может найти работу даже ради спасения собственной жизни. Звучит похоже? Держу пари, в этом узнает себя чертова прорва народу. Но, видите ли, Майкл Дорси (то есть Хофман) сыт по горло этой ситуацией, поэтому совершает немыслимое. И речь не о небольших подлогах в резюме. Мы говорим о подлоге в бюстгальтере. Мужчина превращается в женщину, чтобы получить работу!
Думаю, порой вы просто вынуждены делать то, что делаете.
Когда фильм заканчивается, а Аманда допивает бутылку вина, мы все желаем друг другу доброй ночи. Аманда удаляется в свою комнату, а мы с Джейком ныряем в мою.
Двери закрываются. Джейк стягивает джинсы и остается в новых трусах. Он складывает одежду в аккуратную кучку на полу. Я надеваю огромную футболку — на этот раз из Гарварда — и забираюсь в постель. Джейк устраивается рядом со мной.
Меня удручает, что нам незачем более сдерживать наши порывы. Блузки не рвутся по швам, пуговицы не отлетают. Языки не ищут друг друга в жгучем желании, руки не рвутся вниз к заветным местечкам. Вместо этого мы нежно утыкаемся носами в ложбинки между шеей и плечом. Пальцы переплетаются в простом продолжительном пожатии.
Некоторые люди жаждут такой уютной близости. Но мне уют свернувшихся калачиком тел напоминает жадное заглатывание старого выдержанного вина в тот момент, когда хочется текилы с острой закуской.
Джейк лениво забрасывает ногу мне на бедро и кладет ладонь в ямку на животе. Мечтаю о том, чтобы его ладонь двинулась в одном из двух направлений — вверх или вниз. Но она неподвижна.
Нога тяжелеет, мертвым грузом прижимая мое бедро. Рука подрагивает. С разочарованием замечаю, что он погружается в блаженную дремоту.
— Хм, — воркую я, щекоча губами его ухо. По расслабленному телу пробегает дрожь. — Джейк, можно задать тебе вопрос?
— Угу, — зевает он.
— Почему ты никогда не говоришь о своей бывшей девушке?
Он со стоном переворачивается на бок, убирает ноги и руки с моего жаждущего, изнывающего тела.
— Сейчас я уж точно не хочу говорить об этом.
Обнимаю его за талию, пытаюсь притянуть поближе к себе. Джейк не шевелится.
— Это нечестно. Подходящего времени не бывает. Ты никогда не хочешь говорить о ней.
— Разумеется, не хочу. Она ужасное существо. Ненавижу ее.
Я застываю.
— Ненавижу — очень сильное слово, — замечаю я.
— И что? Это правда. Я презираю ее.
— Полагаю, тебе не следует ненавидеть ее. Ты должен питать к ней безразличие.
Джейк поворачивается ко мне.
— Она мне безразлична.
— Вовсе нет, — возражаю я, — если ты до сих пор испытываешь к ней чувства.
— Какие чувства? Это ты вспоминаешь о ней. — Джейк беспокойно ерзает под одеялом. — Неужели ты хотела бы, чтобы мы с ней остались друзьями? Могу позвонить ей прямо сейчас и пригласить на чашечку кофе завтра. Тебя это обрадует?
— Конечно, нет!
— Тогда почему мы вообще разговариваем о ней? По-моему, ты ищешь повод для ссоры. Да?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Ты что, не понимаешь? — Я невинно улыбаюсь. — Я ревную. Безумно ревную. Тебе это льстит?
— Да-а. Это замечательно. — И милостиво вновь закидывает на меня ногу.
— И я хочу… — О'кей, и как мне это сказать? — Я хочу большего.
Джейк возвращает ладонь на мой живот. И я трепещу от облегчения.
— Сара, я сделаю для тебя все. Все, что угодно. Только скажи. — Джейк кладет голову мне на плечо. — Чего ты хочешь?
— Ну… — Поигрываю завитком шелковистых волос на его груди. — Как насчет секса? Для начала?
Он вскидывает голову. Когда Джейк приходит в себя от неожиданности, черты его лица смягчаются, на губах играет очаровательная улыбка.
— Медвежонок, — он нежно берет меня за подбородок, — об этом тебе никогда не надо меня просить.
Даже в бессознательном состоянии Лори всегда была мастером планирования. Следует отдать ей должное — эта девушка идеально организованна. И лучшего дня для увольнения она выбрать не могла.
Сегодня пятница — благословенная пятница! — канун шаббата, единственный день недели, заслуживающий определения «Хороший» с заглавной буквы, и священный день даже для светского клана обитателей Хэмптона — последние включают в себя, конечно же, и Принцессу. Сколько я ее знаю, летом Принцесса никогда не задерживается на работе до самого конца недели. В пятницу она выходит из офиса в полдень, к трем осыпает проклятиями водителей на автостраде к Лонг-Айленду, а около семи уже наслаждается закатом из своего патио в Саутхэмптоне. Биг-Бэн не мог бы отсчитывать время точнее.
Так что ни крупицы сомнений, ни тени страха не испытывала я, шествуя сегодня по Таймс-сквер, когда телефон Лори задребезжал у меня в кармане.
Мне всегда казалось глупым, что Лори должна иметь особый телефон для срочных звонков. Давайте посмотрим в лицо фактам. Ее работа — делать кино, а кино, в сущности, не важнее игры в гольф. Но Лори никогда не относилась к своей работе легкомысленно. Она всерьез полагает, будто от нее ждут «спасения» проектов, находящихся под угрозой по внутренним причинам или потому, что в Лос-Анджелесе решили их «погубить».
Если я сомневалась в том, что киноиндустрия такая же жизненно важная деятельность, как медицина или юриспруденция, мне стоило зайти в офис Лори, чтобы убедиться в обратном. Обычно я запросто прохожу через металлодетекторы, но сегодня вызвала скромную суматоху. Звонки, свистки и прочие дополнительные звуки взволнованно объявляют о моем прибытии. Раздосадованная, подхожу к столику проверки, где охранник начинает рыться в моей сумке. (Благодарение Господу, я уже избавилась от краденых рукописей Лори.)
— Ага! — восклицает охранник, победоносно демонстрируя диск «Тутси», который я собиралась вернуть в прокат позже. — Классика. Билл Мюррей — сосед по квартире? Каждый раз хохочу до упаду.
— Клевый он, да?
— То место, где он говорит, что хочет играть в театрах, открытых только в дождливые дни?
— Или где его раздражает, когда люди говорят, что им нравится, как он играет? И что ему больше по душе, когда они потом подходят к нему и произносят: «Что-то я не догнал»?
— Точно.
