жидкостью.
— Акварель, — ошеломлённо прошептал Зайцев.
В ванной стихли пение и шум воды.
Пуся, по-прежнему не замечая ничего вокруг, засеменил в свою комнату.
— Пуся, — осторожно позвал Зайцев.
Тот вздрогнул, быстро глянул на Зайцева, на пузырёк, свинтил крышечку и махом опрокинул в себя препарат.
Лицо его за несколько секунд из синего превратилось в жёлтое. Гнилой рот свело подобие улыбки.
— Тю! — это вышел из ванной Ваня Окунь, солист «Бобка». — Тю, Пуся уже выпил мою краску… Я тебе сейчас полотенцем-то перемотну…
Ваня быстро свернул большое банное полотенце в жгут и достал по спине улепётывающего Пусю. Тот скрылся в своей комнате с хлюпающим звуком, как вода, потревоженная вантузом, скрывается в отверстии стока.
— Вот евин поцеватый, а, — огорчённо сказал Окунь. — А я так всё спланировал: приму душ, потом приму Акварель… Стою под душем и пою, как космонавт Попович: «Перехожу на приём, перехожу на приём…» Придётся курить гашиш.
— Запасливый ты, Ваня, — улыбнулся Зайцев. — И где же ты взял такую краску?
— Купил. Думаешь, тоже притибрил?
— Как же ты мог заподозрить во мне мысли, столь разительно противоречащие твоему нравственному облику? Мне интересно, где именно ты её купил. Я знаю множество людей, которые бегают её ищут, с ног сбились…
— Да вот только что и купил. У немецкого посольства. Дёшево — жуть…
— Что же ты делал в столь поздний час у немецкого посольства? — удивился Зайцев.
Основательный Окунь, разговаривая с Зайцевым, успел аккуратно развесить полотенце, набрать и поставить на огонь чайник и уже размягчал на спичке гашиш, завернув его в серебряную бумажку от сигаретной пачки.
— Шёл мимо. Мы там, понимаешь, рядом в клубе играли. Матвейка с Данилкой там на тусовке остались, а я краски купил, решил домой дёрнуть… А тут эта зараза… Не жилец, Зайцев, твой Пуся. Гони ты его.
— Так где купил-то? Не из посольского же окошка выдают?
Ваня загоготал.
— На углу пацаны подошли, предложили. Гостиница там на углу… как её?
— «Спринт»?
— Точно, «Спринт», — кивнул Окунь. Он закончил мастырить крепенький короткий косяк. — Может, пыхнёшь? Боярский хэш, враз уносит.
Но Зайцев уже шарился по карманам в поисках бумажки с номером телефона, которую ему всучил Матадор.
В начале шестого утра к очереди у германского посольства на Ленинском проспекте присоединился живописного вида человек весьма высокого роста. Потёртый джинсовый костюм, майка с изображением большого листа конопли, растрёпанная борода, сандалии на босу ногу. Картину довершала соломенная шляпа.
Оперативник Виктор Коноплянников, которого, как шутили коллеги, взяли в управление по борьбе с наркотиками главным образом из-за фамилии, должен был служить приманкой для пушеров.
Виктор расположился на маленьком раскладном стульчике и раскрыл книжку с кислотными спиралями на обложке.
— Я взял Берроуза, — втолковывал Виктор Матадору свою задумку, — и Кастанеду. Это знаковые книжки, но одна попсовее, другая сложнее. Они должны привлечь пушеров..
— Если это правильные пушеры, — вставил доктор Шлейфман, — И если у них правильная Акварель…
— Какие у нас проблемы? — Матадор вынырнул усилием воли из продолжающих накатывать глюков.
— Какую книжку брать — Берроуза или Кастанеду?
— Кто такие? — строго спросил Матадор. — Они обе про наркоту? Ну, так что ты мне мозги точишь? Вперёд.
Коноплянников обиженно засунул книжки в рюкзак и ушёл к посольству.
Матадор, устроившийся на заднем сидении фургончика с надписью «Молоко», вдруг повалился на бок. По телу его прошла горячая судорога.
— Завтра, завтра, — быстро говорил Матадор, — Завтра-завтра-завтра. Завтра-завтра-завтра- завтра…
Он понимал, что после героина будет трудно. Ему удавалось зафиксироваться на каком-либо предмете только на несколько секунд. Потом предмет — или человек — начинал раздваиваться, менять очертания, выворачиваться наизнанку…
Сафин куда-то с вечера делся, и телефон у него отключён. «Хорошо ещё, если нанюхался кокаину и закатил куда-нибудь с девками», — пронеслась в мозгу и тут же исчезла обрывочная мысль.
Сафин упорно занимался маской с факса, присланного Матадору. Матадор, не считавший нужным разглашать свои знания по поводу этой маски, отвлекал Сафина разными оперативными поручениями. Но приказа бросить маску отдать не мог. С чего, собственно? Его бы не поняли.
— Поздно приехали, — сказал Шлейфман. — Или рано. Какие пушеры в половине шестого? Вечером — ясно. Ну, может быть, днём…
— Может, и рано, — отозвался Матадор, осторожно отодвигая шторку и ловя в окуляр бинокля Коноплянникова на стульчике. — Посидим, подождём… Утро хорошее, птички поют… Чего он Мастанедой своей вертит? Переигрывает…
— Уважаю таких людей. Верит в силу печатного слова, — отозвался Шлейфман.
— Да кому нужна его мудацкая Мастанеда… Ну-ка, ну-ка… Парни, внимание!
На Витьку клюнули. Два щупленьких паренька отошли с ним к заборчику посольства. Направленный микрофон работал на полную мощность, но поднявшийся ветер разрывал фразы, и Матадор слышал только отдельные слова.
— Полтинничек…
— Дешевле в гробу бывает, брателло…
— Лавандос на товар, ладонь в ладонь…
Коноплянников и пушеры двинулись в сторону гостиницы «Спринт». Потом один из пушеров отделился и пошёл вперёд, второй остался с Витькой на перекрёстке.
— Есть! — почти крикнул Матадор. — Мужики, зацепил…
Матадор увидел, что Коноплянников успел махнуть рукой, и на брючине уходящего пушера остался незаметный кусочек клейкой ткани. Будто ниточка прилипла.
Рыжий радист, сопевший со своей аппаратурой в глубине фургончика, дал знак: порядок, «ниточка» подаёт сигнал.
— Жёлтый, жёлтый, — сказал Матадор в телефон, — Я первый. Как слышишь?
— Кэгэбычно, — отозвался голос Рундукова. — Всё вижу, всё слышу.
— Я иду за ним на склад. Этих двоих берёшь с поличным при передаче препарата. Тряхни их как следует. Но смотри, что бы языки не откусили…
Рундуков хихикнул. Матадор надел наушники. Пушер скрылся в гостинице.
Фургон «Молоко» притормозил за «Спринтом». Матадор и два молодых спецназовца, которых ему только вчера представил генерал Барановский, устремились к служебному входу.
«Восьмой этаж», — раздался в наушниках голос радиста.
Матадор показал на пальцах: восемь.
«Направо и опять направо», — сообщил голос в наушниках, когда Матадор с парнями — кажется, их обоих звали Сашами — ступил на площадку восьмого этажа.
Гостиничный коридор был пуст. Вдали раздались шаги: пушер, получив дозу для Коноплянникова, уходил к лифту.
