новость?
– Есть и что-то еще, – заверила нас Сухих. – Собственно, из-за чего я вас сюда и позвала. Да, это правда, что Стасу Дробину изменила жена. И изменила с его боссом, то бишь Иваном Ольховским. Но есть и кое-что еще. Вот вы, к примеру, могли бы подумать, что Стас Дробин теперь пытается шантажировать своего босса.
– В смысле? – остолбенели мы.
– В смысле, требует за свое молчание ни много ни мало двадцать пять тысяч долларов США. И я вам скажу, мне не кажется, что такие вопросы должны решаться таким образом. Вот это мне совершенно противно! – заявила Аня Сухих.
Мы же просто стояли и молчали, даже у Баси не нашлось никаких слов. Потому что действительно Стас-шантажист – это нечто. Это новость так новость. Ничего не попишешь. Хоть сейчас на первые полосы.
Глава 15,
напоминающая встречу на Эльбе
Черт его знает, откуда у нас взялись семечки. Наверняка Бася достала из своего кармана, коих у нее имелось во множестве. Вряд ли Людмила притащила семечки. Это не в ее духе, хоть и лузгать их она умеет мастерски. Скорее, все-таки Бася. Это у них там, в глубине прокуренных студий, иногда приходится часами сидеть и совершенно ничего не делать – ждать какого-нибудь гостя, который попал в пробку штопором и никак не может добраться до «Останкина». Тут и кроссворды в ход идут, и судоку, и семечки, конечно, тоже. Так что почему бы у Баси в кармане не оказаться завалявшейся резервной пачки семян подсолнечника, причем огромной. Никто не заметил момента, когда она оказалась в наших руках. Она просто материализовалась там. А дальше – картинка получилась классическая. «Бабки на завалинке».
Ночь, в смысле, очень темно. Дети отведены ко мне домой и предоставлены самим себе. Мы сидим у моего подъезда верхом на лавочке (не сидеть же, в самом деле, на холодной скамейке). Прижимаемся друг к другу, потому что холодно. И лузгаем семечки. Полнейшая тишина, потому что говорить с семечками во рту трудно. В молчании и сосредоточении это почти напоминает медитацию. Мы даже челюстями двигаем в такт друг другу.
У меня стынут руки. Доставать семечки из ладони приходится все сложнее, подцепляю их языком, они прилипают к нему, и можно продолжать вообще без пальцев. И самое странное – я ведь вообще семечки не люблю. Никогда не покупаю их, с трудом могу вспомнить, когда последний раз предавалась этому бессмысленному и нудному занятию. Но я не могу остановиться. Говорю себе, что, как только кончится запас черных семян в ладони, я встану и уйду, тем более до моего дома рукой подать, надо сделать только совсем маленькое усилие. Но это, наверное, какая-то форма гипноза. Когда моя ладонь пустеет, она тут же каким-то образом наполняется снова. Это – как накормить целую площадь тремя хлебами. Семечки не кончатся никогда. Мы околеем тут, около моего подъезда, и ветер развеет наш прах вместе с очистками.
Силы прервать этот порочный круг нашлись только у Люськи. Еще бы – она же ведьма. Она чихает и наконец прерывает нашу нирвану.
– Уберите от меня эту гадость. У меня, кажется, уже в зубах эти шелуха застряла! Галь, у тебя дома есть зубная нить? – Наша Авенга к гигиене ротовой полости относится трепетно.
– Такого не держим, – покраснела я. – Однажды я купила, так Элька ее размотала и сжевала, думала – жвачка. Потому что нить пахла клубникой. Я так испугалась, что она подавится, что больше теперь не покупаю.
– Н-да, дела. Если у меня начнется кариес, вы будете виноваты, – предупредила Авенга.
– Я не люблю три вещи: кариес, мужчин по имени Стас и необходимость действовать, – изрекла Бася, ссыпая остатки семечек из пачки прямо в мусорку. Чтобы окончательно разрушить чары. – Слушайте, а вы- то сами когда-нибудь изменяли мужьям?
– Ну, ты и спросила, Бась! – хохотнула Сухих. – Учитывая, что замужем среди нас только Авенга – вопрос не в бровь, а в глаз. – И мы повернулись к Авенге.
– Я? Конечно, изменяла, – невинно изрекла она. Мы ошарашенно молчали. Я вспомнила, как она говорила, что простит своему мужу все, что угодно. Может, поэтому она и была такая добрая?
– Серьезно? – нахмурилась Бася. – Может, тоже с Ольховским?
– Что? – расхохоталась Авенга. – Нет. Ольховский может спать спокойно. Но вы по нам с мужем не равняйтесь, мы с ним – сумасшедшие. Профессиональная деформация. В моей жизни нет ничего нормального, честно. Одни сплошные нарушения и отступления от правил. Так что лучше уж не меряйте по мне. А то всем придется ходить по ночам на кладбища и оборачиваться волками. Хотите?
– Нет! Вот если бы лисичкой… – отмахнулась от нее Бася. – А я вот никому никогда не изменяла.
– Конечно, – хмыкнула я. – Ты же ни с кем дольше суток не встречаешься. Трудно за это время нарушить верность.
– Точно! – прыснула она. – Трудно, но можно. Я вспомнила. Однажды мы так затянули с монтажом…
– О, давайте обойдемся без драматических историй неверности нашей Баси, – взмолилась Авенга. Бася обиженно фыркнула.
– Это все из-за моего венца безбрачия. Вот Авенга все обещает его до конца снять, и то не может. А уж если она не может…
– Тебе нужно надеть венец трезвости, и венец безбрачия сразу спадет, – бросила Авенга, вставая с лавочки. – Девки, пошли в дом. Холод же собачий. А то на морозе думать невозможно.
– Может быть, я не хочу думать, – бросила Бася, отряхивая пальто от инея. – Три вещи: думать о том, что делать, делать что-то и говорить Марлене, что ей изменяет муж. Это я не люблю больше всего.
– Так что, может быть, не стоит и говорить? – предположила я. На меня тут же неодобрительно посмотрели все. Конечно же, подруги! Конечно же, наша святая обязанность – открыть ей глаза. Тем более что теперь может пострадать не только ее гордость, но и их семейный бюджет.
– Но с чего ты взяла, что он именно у Ольховского требовал эти двадцать пять тысяч? – спросила я после того, как все кое-как разместились на моей софе напротив телевизора. Я же сама налила себе горячего чаю и присела на пуфик, отчего получилась ниже всех.
– Рассказываю еще раз, для особо тупых, – передернула точеными накачанными плечиками Анна. – Я уже давно поняла, что Стас затевает какую-то игру. Иначе почему бы он не захотел, чтобы об этой измене стало известно абсолютно всем? Разве не странно? Когда он только пришел ко мне, он был такой… несчастный. Такой оскорбленный, что просто невозможно. Но потом, со временем, я стала за ним наблюдать. Он продолжал ходить на работу как ни в чем не бывало. Какие-то диски привозил и копировал на свой компьютер.
– Диски? – удивилась я. – Может, запись видеонаблюдения?
– Точно! – кивнула Авенга. – Он хочет просто иметь на руках доказательства. Все наглядно, на видео. Тогда это не просто его слово против… против Ольховского.
– Доказать? – хмыкнула Анна. – Скорее застраховать себя на случай неполучения денег. После той драки и руки этой сломанной он все куда-то попрятал, даже из дому унес. А что это, так и не сказал. Рявкнул, чтобы я не лезла не в свое дело! Можно подумать, оно мне нужно, это дело. И он сам мне тоже не сдался. Он же с меня взял практически кровавую клятву, что я ничего никому не скажу.
– И с Сашки тоже, – добавила я. – Он приходил к ней, угрожал. Требовал, чтобы она молчала. Она знаете как переживала. Она тоже хотела все рассказать.
– Ага, – кивнула Авенга с неодобрением. – Рассказать все, а потом Ольховский посыпает голову пеплом, выкидывает на улицу Марлену, а нашу Сашу под белы рученьки вводит в свой белый особняк, припорошенный снегом. Такой у нее был план?
– Почему такой? Может, совсем другой! – обиделась я, хотя, надо признать, я вполне уже допускала такие мысли в голове моего Карася. Как-то она мало напоминала женщину, охваченную раскаянием.
