Когда письмо было прочитано Яковом Ивановичем второй, а доктором неизвестно который раз, они оба взглянули друг на друга и счастливо засмеялись.
– Поправился Тотик. Ведь там ему и молочко, и яйца! – захлебываясь, говорил доктор.
– И блины! – прибавил Яков Иванович и причмокнул языком. Потом снова потянулся рукой к хлебу.
Доктор решительно отодвинул каравай.
– Довольно на сегодня, Яков Иванович, а то плохо будет.
– Ну ладно, – миролюбиво согласился старый слесарь. – Тебе и книги в руки. Потерпим до завтра.
– Завтра я вас буду ждать с готовым обедом. Сварю картошки и каши! – торжествующе заявил доктор. Он уже с неделю от слабости не мог ходить на работу и вел дома их нехитрое хозяйство.
– Э! Так у меня ноги сами домой побегут! – весело подмигнул ему слесарь.
– А помните Новый год? – спросил доктор.
– Помню! А как прибежал он тогда чуть ли не нагишом, «почему, – говорит, – меня не пригласили?»
– Да, да! Помните: «стланная селедка», «стланный сыл»?
– А девчонки-то переоделись тогда: догадайся кто – кто.
Снова смех.
– А помнишь…
Это был настоящий вечер воспоминаний. Еще долго-долго освещала коптилка две склоненных над письмом головы – одну лысую, другую – со спутанными и почерневшими от копоти седыми волосами.
Спать легли поздно. Укутываясь одеялом на широкой тахте, Яков Иванович сказал:
– Ну, доктор, нынче не будешь всю ночь ворочаться и вздыхать. Можно спокойно спать.
– Да, – отозвался доктор, – устал я сегодня.
– С радости, видимо, – засмеялся слесарь. – Ну, спи. – И он потушил коптилку.
В комнате стало тихо. Где-то далеко-далеко ухали пушки.
Яков Иванович спешил домой. Дома ждал настоящий обед! Картошка… каша… вволю хлеба!.. Доктор уже ждет его. Печурка топится, тепло… Они сейчас сядут, поедят и снова перечитают письмо… Эх, Катюшка… внучка… Хорошо как написала!..
Яков Иванович, улыбаясь, поднялся по лестнице. Сегодня все было по-иному. Ключ в потемках сразу попал в замочную скважину, дверь, казалось, как-то особенно легко и поспешно открылась. Яков Иванович вошел.
В прихожей было темно и тихо. Старый слесарь ощупью пробрался через «классную», толкнул дверь в комнату. И в комнате было темно, тихо и холодно.
– Доктор! – растерянно позвал он.
Никто не отозвался.
– Доктор? Ты где? – крикнул он громко.
Тишина. Только тикают часы.
У Якова Ивановича задрожали руки. Он поспешно достал из кармана спички, чиркнул, зажег коптилочку на столе. Слабенький свет разлился по комнате. Доктор лежал на кровати в той же самой позе, в какой Яков Иванович оставил его спящим, уходя на работу. Он лежал на спине, слегка закинув голову назад. Лицо было спокойно; едва заметная улыбка приподнимала уголки губ.
– Доктор… да ты… что?.. – прошептал Яков Иванович, подошел к кровати и положил руку на высокий, открытый лоб доктора
И сразу инстинктивно отдернул ее, – ему показалось, что его ладонь коснулась мрамора.
– Э, да ты и остыл уж… – произнес он вполголоса и сел на кровать. – Эх, товарищ, товарищ, как же ты это так?.. Оставил меня одного… – В голосе его прозвучал искренний упрек.
Он встал, взял в руки коптилочку, снова сел на кровать и поднес свет к самому лицу доктора. Тени задвигались на мертвом лице, и яснее обозначилась улыбка.
– Улыбаешься? – тихо произнес Яков Иванович и сам болезненно улыбнулся. – Тревогу старое сердце выдерживало, а на радость сил-то уже не хватило… Ну, что же, спи, старый товарищ…
Он наклонился, поцеловал холодный лоб и на цыпочках вышел из комнаты.
Вернувшись с кладбища в пустую квартиру, Яков Иванович собрал кое-какие вещи в чемодан, попробовал поднять его, но только покачал головой и поставил обратно. Потом связал в узелок смену белья и часть продуктов и вышел в прихожую.
Было очень тихо. От тишины и усталости шумело в ушах. Яков Иванович закрыл глаза. Ему показалось, что вот сейчас зазвенит смех девочек, затопают ножки Тотика, и милый голос Софьи Михайловны позовет:
– Яков Иванович, идите к нам посумерничать.
Он открыл глаза, улыбнулся.
– А все-таки это была квартира хороших людей, – произнес он вслух. И вдруг почти закричал:
– Какую жизнь разрушили, дьяволы чертовы! Ну, погодите же, будет и вам!!!
Он вышел на лестницу, захлопнул за собой дверь, повесил большой висячий замок, отнес ключи управдому и по пустынной заснеженной улице, сутулясь, побрел на свой завод.
Эпилог
Первым вернулся в квартиру Леонтий Федорович. Осенью 1944 года он был тяжело ранен. Долго лежал в госпиталях. Ногу удалось спасти, но кисть левой руки пришлось ампутировать, и вернуться в строй он уже не мог. Его отправили долечиваться на юг. Вскоре после победы он приехал, уже демобилизованный, в Ленинград. Сразу же он дал знать о своем возвращении Якову Ивановичу, жившему все эти годы на заводе.
Старик пришел по первому зову. Встреча была радостной и сердечной. На другой же день Яков Иванович переехал домой. Они одновременно послали вызов своим эвакуированным и стали вместе поджидать их, понемногу приводя квартиру в порядок. Вставили стекла, разнесли уцелевшую мебель по местам и, насколько возможно, постарались привести все в прежний вид. Комнаты покойного доктора были заняты военным, уехавшим в длительную командировку.
– Какой-то он будет, наш новый сосед? – озабоченно говорил Яков Иванович. – Придется ли «ко двору»?
– Ничего. Авось поладим, – улыбнулся Леонтий Федорович.
«Классную» тоже привели в прежний вид. Правда, стол и полки девочек были сожжены в блокаду, но уцелел стол из комнаты доктора, которым и заменили сожженный. На одну из стен повесили сохранившийся портрет жены доктора. Полочки, очень похожие на те, что были, Леонтий Федорович купил на рынке. «Классная» стала совсем такою, как была.
И начались дни радостного и нетерпеливого ожидания. Вечерами Леонтий Федорович снова и снова заставлял Якова Ивановича рассказывать во всех подробностях о том, как они тут жили в блокаду, как справлялась с непосильной работой Софья Михайловна, как ей помогали девочки, как засыпало Люсю, как чуть не погиб от голода Тотик… Часто вспоминали доктора.
– Как, по-вашему, отчего же он все-таки умер? – спросил как-то Леонтий Федорович.
Яков Иванович вздохнул.
– Сказать вам правду, – пока наши были здесь, он почти ничего не ел. Все Тотику, все Тотику… Да и годы его немалые, он ведь много старше меня был. А как уехали все, он и вовсе ослабел. Тосковал очень. Все весточки ждал, – доехали ли?.. Я-то на работе с утра до ночи, и тревожиться некогда. А он дома. Весь
