(студия располагалась под высокой крышей, на двухъярусном гулком чердаке, гордо называемом мансардой), с привычной ловкостью спустился по железным перекладинам на лестничную площадку, сбежал вниз с шестого этажа, не дожидаясь лифта, и вышел на улицу. Вернее, на набережную Крюкова канала, ибо студийный дом находился именно там и, по страшным слухам, подлежал так называемой «модернизации», то есть фактически сносу при оставлении в живых исторического фасада.
…Дождь и не думал прекращаться, шелестел, барабанил, ворожил, дробил безжалостно отражения в болотно-зеленой воде канала, нашептывал надежду, о чем-то вопрошал.
Дождь и не думал прекращаться, шелестел, барабанил, ворожил, нашептывал надежду, о чем-то вопрошал и, наверное, врал по мелочам. Как, случалось, врала и сама Ася – чтобы не приставали.
Чтобы не приставали и не спрашивали, сколько можно сидеть над старыми письмами и фотографиями, как бы дороги они ни были, и что с ней, с Асей, вообще говоря, происходит? Что за напасть?
Поэтому Ася, дитя современности, недолго думая занесла письма в компьютер – собственноручно набрала, добросовестно и даже благоговейно расшифровывая неразборчивый иногда почерк или стершуюся на сгибе старой бумаги строку. И на досаждающие вопросы отвечала: какие письма? Все читано- перечитано, сложено в файлики – вот, синяя папочка, видал, дед? Я, мам, сижу себе за компом, никого не трогаю, виртуально общаюсь с Синицей и Гулькой Арутюновой, подбираю материал к реферату по биологии. А что я из дома ни ногой, папа, так дождь хлещет. На вопрос, когда это ее останавливал дождь, Ася выразительно шмыгала носом и сморкалась, изображая простуду.
Но – она читала. Читала, читала и перечитывала…
В письмах, обращенных к Анастасии Афанасьевой, было поначалу немного легкой грусти расставания и надежды на встречу, немного пригородных ландышей, которые встречающим и провожающим продавали у вокзалов, с вороватой оглядкой доставая незаконные букетики из рогожных мешков. Было немного воспоминаний, пахнувших школьными чернилами, новогодней хвоей, талой водой и карамелью первого поцелуя. Немного сентиментальной городской сирени, промокшей под летним дождем. А потом, когда кончился дождь, – явился жар, ураган смертоносных известий и нерастопляемый лед грядущего ада.
Письма, перепутанные неизвестным отправителем по фамилии Сорокин, а потом и дедом, у которого был свой порядок в голове и своя логика прочтения, Ася разложила в хронологическом порядке, хотя это было не так уж просто – письма не были датированы, и хронологические сведения приходилось выуживать из самого текста. И если, скажем, к примеру, в двух или трех письмах упоминался июль, то все равно так сразу не скажешь, какое из них первое, какое последнее. Но случалось, в каком-то письме отыскивалась ссылка на предыдущее, например, «а помнишь, я писал?..», тогда порядок прояснялся, и Ася совершала очередную перетасовку конвертов.
Миша писал как будто бы в уверенности, что Настя получает и прочитывает его рассказы и отвечает ему. Касаемо ответов мы знаем, что это было отчасти верно. Мы ведь вместе с Асей читали некий дневник. И ждали неких писем то с отчаянием, то обновляя надежду.
Ася перечитывала Мишины письма каждый день, несмотря на то что, как и прабабушки-Настин дневник, знала их наизусть. Она отдавала себе отчет в том, что все больше и больше стремится стать истинным адресатом этих семи писем, чтобы заслужить бесценный подарок, пока что попросту присвоенный, – множество фотографий, вложенных в конверты.
Иногда Ася даже писала коротенькие ответы на эти письма, случалось, и невпопад, и ни о чем, потому что, кроме текста писем, кроме быстрых, взволнованных строчек, кроме памяти и надежды, жил в ней и внутренний то ли монолог, то ли даже диалог, не всегда ясный в ответах, который давно уже складывался мало-помалу и вот, наконец, проявил себя, воплотился.
Ася писала, как бы начиная новую переписку, чтобы когда-нибудь, а лучше поскорее, получить ответ. Ведь в конце концов случилось же чудо – дошли же Мишины письма через годы и годы? И какие годы! Вот они – пропылившиеся, толстые, немного пачкающие пальцы, пахнущие гарью конверты, каждый с краешка чуть-чуть отмечен огнем.
Почему конверты слегка обгорели и пахнут свежим дымом? Это же элементарно, сказал дед. «Дом с башнями»-то того, горел только что, и месяца не прошло. Вот и нашел кто-то на пожарище и отослал, добрая душа. А не сгорели они, понятно, чудом. Просто чудом! Но Ася не сомневалась в том, что главной причиной обнаружения этих писем было ее огромное желание встречи. Ася, заявляя Вселенной о своем желании, ворожила точно так же, как холодный июньский дождь, явившийся на смену легкомысленному майскому теплу.
Что ж! Ася сочинительствовала – мудрствуя, и сама не замечала, как взрослеет в поисках нужных слов. Писала Ася, например:
«Мишка!
Июнь, каникулы, дождь идет уже неделю.
Вот пишу я тебе и жду ответа, хотя и понимаю, что ты из своей дальней дали не можешь мне ответить так, чтобы я поняла все до конца. А мне жаль, так жаль! И ты дорог мне еще больше, чем до того, как я прочла твои письма. Это было чудо – получить твои письма, семь писем воли, силы, любви и света.
Я понимаю, конечно, что скрыто в них и бессилие, и страх, и отчаяние. Но они не победили – это же ясно. Главное, что эти семь писем – о времени, канувшем в бесконечность. Мне твои письма – весть из бесконечности, Мишка, из бесконечности, где хранится все, что было, есть и будет. И я теперь точно знаю, что это я, твоя Настя, имею право ждать встречи с тобой.
Семьдесят лет – срок, назначенный павловской старухой, колдуньей или ведьмой, ясновидящей, предсказательницей или кто она там еще, почти прошли. То, что я получила твои письма, является предвестием нашей встречи, и я больше не сомневаюсь в том, что она состоится.
Я теперь понимаю, что такое нить судьбы, путеводная нить. Оказывается, раньше для меня эти слова были пустым звуком. А теперь мне представляется огромный, невероятно огромный, космических размеров спутанный клубок, где каждая нить – чья-то судьба. Судьбы петляют, переплетены, безобразно запутаны, связаны узлами чаще всего совсем не так и не с теми нитями, с которыми нужно бы. К тому же не все нити крепкие и ровные. И только если очень повезет, потянув, не оборвешь свою нить и выведет она к той, сплетение с которой даст прекрасный, яркий, счастливый узор, единственный на свете.
Я пытаюсь найти ту ниточку, которая выведет меня к тебе – когда пройдут дожди.
Помнишь? Ты писал:
4
Три медвежонка
В будущем году ты сама будешь танцевать танец медведей. Ты довольна?
А дождь и не думал прекращаться. Юрочка Зайцев, директор, галантно распахнул обширный зонтик цветов британского флага над головой своей обаятельной помощницы Анжелы, и они помчались договариваться с ресторанным начальством о переносе мероприятия с открытой террасы в банкетный зал.
Сегодня играли свадьбу – в кинематографическом, уточняю, смысле. По сюжету, районный опер в чине капитана сочетался законным браком с юной красавицей журналисткой. Мне была отведена роль генерала, причем не просто свадебного, но и вполне настоящего, хоть и милицейского, в подчинении которого, надо полагать, находился брачующийся опер. В каком-то смысле это было повышение, правда, блеснуть в кадре погоном и лампасом мне было не суждено – предупредили, чтобы пришел в штатском, но парадном. Да и денег, однако, ввиду отсутствия форс-мажора, предложили вдвое меньше прежнего, зато и требовалось от меня совсем немного: вручить жениху коробку с исполинской бутылкой виски, облобызать невесту, скомандовать «К выполнению демографической программы – приступай!», засмеяться собственной шутке и неспешно выйти из кадра. Потом еще два-три раза мелькнуть непосредственно за праздничным столом с фужером и вилкой – и все. А в виде дополнительного, как выразилась в телефонном разговоре Галина Бланк, «бонуса» после съемок все «свои» останутся в ресторане еще на час и спокойно доедят и допьют все, что останется на столах.
Что ж, как говорится, в целом неплохо.
Старомодный мой костюмчик был одобрен, только галстук придирчивая костюмерша поменяла на нечто широкое, алое, в малопристойных золотых блестках.
– Персонаж у нас сегодня комический, – пояснила оказавшаяся рядом Галина Бланк. – Такой, знаете,
