потом не жаловаться, что холодно, или вода подтекает, или клопы. Но поскольку у нас есть женщины, а также люди, у которых… ну, просто руки растут из необязательных мест, так вот, поскольку такие люди есть, землянки пришлось строить нам. Давайте заглянем…
Мы шагали вдоль землянок, Саныч глубокомысленно хмыкал, постукивал прутом по ботинку и вообще имел вполне хозяйский вид.
– Давайте заглянем… – Саныч остановился. – Сюда. Вот здесь живет обычный советский партизан, я думаю, он не будет против, если мы посмотрим.
Саныч подмигнул мне, и стал сходить по ступеням, корреспондент за ним, как-то, впрочем, не очень уверенно, не особенно ему хотелось.
Землянка… Я не очень хорошо знал, кто в какой землянке живет, но эта показалась мне знакомой. Мне совсем не хотелось лезть внутрь, я остался, а Саныч с Виктором спустились. Запах какой-то, знакомый вроде…
Хорошо, что завтра к самолету идем. Долго в лагере тяжело находиться, страшно становится, хочется бежать. Или дурь вякая в голову лезет. Самолет как раз подвернулся. Конечно, грязь в лесу, сырость, да ладно, пусть, все лучше, чем сиднем сидеть.
Показался Виктор, Саныч за ним.
– Извините, я, видимо, что-то перепутал, – оправдывался Саныч с хитрыми глазами. – Я прекрасно помню, раньше здесь жил настоящий партизан. А сейчас, кажется, сюда вселилась, молодая партизанка…
Ковалец. Возник рядом.
– Ковалец, ты не знаешь, что за девушка тут живет? – поинтересовался Саныч. – Я вроде всех наших баб знаю…
Ковалец кинулся в землянку, задел Саныча плечом.
– Партизан без шутки не живет, – улыбнулся Саныч. – А этот боец просто очень нервный, измучен недугами, у него мозоли всякие, геморрой опять же. Думаем его в госпиталь определять. Ладно, Виктор, пойдемте дальше наше хозяйство смотреть. Правда, смотреть особо нечего, у нас отряд небольшой, ни типографии, ни радио. Но зато сплоченный. Вон видите, это Спасокукоцкий…
Лагерь у нас на самом деле не очень большой. Меньше футбольного поля, тесно, зато свой родник. И клюква вокруг по болотам, после заморозков сладкая, можно корзину съесть.
– Там у нас Геринг, – махнул Саныч в сторону зарослей. – Ненастоящий, конечно, лошадь фашистская. То есть теперь она уже наша, а раньше немецкая была, злая собака, кусалась, лягалась. Сейчас ничего уже, мы на ней дрова возим. Вот и все, собственно, больше и показать нечего.
– Нечего?
– Не-а. А вы у Глебова в бой попроситесь!
– Как?
– В рейд! По тылам! Вам понравится. Только я не знаю, когда, вы у Глебова спросите, он, может, и скажет.
Виктор почесал лоб.
– И напишете об этом, – продолжал рассуждать Саныч. – Вот очерк получится – лучше не придумаешь!
– Я не знаю…
– Так вы сходите к Глебову, спросите. Все равно сейчас никакой самолет не взлетит – в такую-то грязищу.
– Может на самом деле… – Виктор растерянно огляделся. – Это было бы интересно… Я, пожалуй, схожу, узнаю. Спасибо!
И корреспондент заторопился к штабу, из-за ближайшей сосны нарисовался Щурый, остановился на всякий случай в отдалении. Подслушивал.
– Ну что тебе? – спросил Саныч.
Щурый подбежал, сунул Санычу треугольник.
– Это что?
– Письмо.
– А сам что не отдашь?
– Да так, не знаю… Отдай ты, а? У тебя точно дойдет.
Саныч взял письмо.
– Ладно, – сказал он. – Слушай, у вас с Алевтиной ведь есть сковородка маленькая?
– Ну, есть…
– А у нас сахар. За героизм выдали. Так что мы к вам сегодня вечером в гости, так Алевтине и скажи.
– Хорошо, скажу. Только вечером уже приходите, Аля сегодня на кухне помогает.
Шурый исчез.
– Пойдем еще раз пообедаем, а? – предложил Саныч. – Лыков суп доварил, наверное.
– Пойдем, – насчет пожрать еще раз я всегда не против.
