рискнул. Когда леший рядом бродит – с тропы лучше ни-ни, обратной дороги все равно не сыщешь.
Череп вытащил нож (он всегда брал его с собой, и не только в лес), подлез под широкие еловые лапы и принялся их срезать. Ель им попалась роскошная, густая. Сразу запахло смолой, хороший был запах, добрый. Новый год полез в голову, какие-то детские игрушки, шарики, мандарины… Он бросил ветвь колкого мохнатого лапника на землю, уселся сверху, приминая ее. Собрал все шишки, какие смог нащупать, наломал сухих веточек, сверху уложил прутики потолще. Внутрь, под этот шалашик, запихнул пучки сухой травы. Щелкнул зажигалкой.
Пламя осторожно и как-то неуверенно пробежало по тонким прутьям, пригибаясь от малейшего дуновения. Но вот еловая смола весело затрещала, пыхнула дымом – и костерок враз разгорелся, затрепетал, заплясал.
– Ненавижу, – тупо «приветствовал» огонь Бита.
– Да заткнись ты, наконец!..
Бита заткнулся. Пламя осветило его лицо, измученное, испуганное, но при этом злое, словно всю дорогу Бита раздумывал – кого бы ему загрызть? Череп хмыкнул – сунься сейчас из-за дерева волк или, там, медведь, еще неизвестно, кто на кого кинется первым.
– Скоро рассвет, летом ночи короткие. Часа два осталось. А там и из леса выйдем. Ты пока, того, переоденься.
– В смысле? – не понял Бита.
– Ну, шмотки наизнанку выверни, – терпеливо пояснил Череп и потащил с себя футболку. – Все выворачивай на левую сторону.
– Ты что, и правда дебил? Зачем?! Обниматься будем?!
– Нас же водит, в натуре, ты чё, не понял? Леший водит! У бабки в деревне каждый сопляк знает: если тебя леший водит – все наизнанку надо переодеть.
– Сам ты леший, – истерично, со всхлипами, захохотал Бита. – Держите меня семеро, не могу! Леший!
– А ты смоги! Хозяин это, точняк! Тут ведь и младенец не заблудится, так-то. Тропа до города прямая – шлепай себе по ней и шлепай. А мы уже полночи в трех соснах кружим. Леший, он это.
– Ле-еший… – все не мог успокоиться Бита. – А ты, падре, я смотрю, полон суеверий! Кощея, часом, не встречал, а? Бессмертного?
– Как знаешь. – Череп старательно переодел кеды с ноги на ногу, так что правый оказался на левой ноге. Не очень удобно, ну, да он особо бегать-то и не собирался.
– А ты знаешь, почему Кощей – Бессмертный? – Бита, определенно, начал оживать, сидя у костра.
Череп не ответил, он шнуровал кеды.
– Потому что он – горец! – сам себе ответил Бита и снова заржал. – Ха-ха-ха! Горец, сечешь?
И Череп в первый раз ощутил мерзкий холодок между лопатками. Глаза у Биты были какие-то нехорошие, стеклянные. Белки его глаз покраснели от дыма, все в розовых лопнувших сосудиках, а поверх них – будто два выпуклых блестящих стеклышка.
Что это с ним? Ну, заблудились, ну, с кем не бывает? Ну, пожар устроили, тоже в общем-то дело житейское… Не потушили – так другие потушат. По лесу, конечно, долго петляли, ругались поначалу сильно, когда поняли, что на одном месте кружат. Обидно было – до дома-то, вон, рукой подать, а к дороге никак не выйти. Но тоже, в общем, преодолимо. Не в тайге же они заблудились, а рядом с городом. Даже леший – и то, не смертельно: покружит, покружит, попугает их всласть, да и отпустит…
С чего это Бита такой – то пришибленный, то ржет, как ненормальный? Он всегда был со сдвигом, а тут у него, похоже, в голове, реально, все контакты закоротило. Как они от родника отошли, так он и завел свою пластинку: «Ненавижу, ненавижу!» Сначала прибавлял: «Ненавижу лес, ненавижу деревья, ненавижу комаров, пни эти ненавижу и город наш, а уж людей как ненавижу, каждого ненавижу, каждого! Всех поголовно ненавижу, все ненавижу…» – а потом только это «ненавижу» и повторял, как попугай.
Впрочем, и такой Бита – все равно лучше, чем никакого. В лесу-то одному боязно. Особенно когда леший поблизости. Пусть уж лучше Бита этот будет со своим дурацким остекленевшим взглядом.
Череп немного повозился, уминая лапник под елью, раскладывая его у корней, чтобы получилось удобное гнездышко. Залез, примерился. Ноги, конечно, торчали наружу, но в целом ему было тепло и уютно: над головой ветви – шатром, задницу немного колет, но все же получше, чем на голой земле. Из шатра он вылез, бережно подкинул в костер веточки, ногой переломил треснувший толстый сук. Довольно фыркнул – часа на два этих обломков огню хватит, как раз, чтобы можно было мирно заснуть. Пристроил самый крупный кусок дерева в огонь, обложил его шишками, чтобы костер подольше тлел. Присел напротив Биты. Тот смеяться уже перестал, тупо глядел в огонь, и красные отблески приплясывали в его зрачках.
– Полезли спать, что ли? – позвал его Череп.
– Ты, падре, лезь, – откликнулся тот, – а я еще тут посижу.
– Ну, тогда и я посижу, падре. – Черепу отчего-то не хотелось засыпать, зная, что Бита остался снаружи.
Бита кивнул, будто так и было надо, и поворошил огонь палочкой.
– А ты знаешь историю про огненного человека? – вкрадчиво начал он, все так же глядя в огонь.
Черепа передернуло. Самое время – выслушать парочку кошмарных баек! Но Бита как будто и не заметил его движения: шевелил себе палочкой огонь и пялился на угли.
– Так вот… Я где-то читал, что пожар не сам по себе загорается: его приносит огненный человек.
– Терминатор, что ли? Крутой чувак, знаю такого. С огнеметом.
Бита на его подколку не отреагировал.
– И если, типа, ты видишь этого огненного человека – значит, на пожаре обязательно сгорит кто- нибудь. Потому что он приходит за душой сгоревшего. У него вместо лица – огонь. Кожа вся обуглилась и свернулась, как береста… А еще он танцует. Никогда не стоит на месте. Идет, идет, а за ним – горящие следы тянутся…
– Заканчивал бы ты, Бита, с рассказами своими. – Череп поежился и невольно оглянулся. Черной стеной стоял притихший лес. От этого ему стало еще страшнее – лучше было и не оборачиваться! На миг ему показалось, что среди валунов чернеет размытый человеческий силуэт.
– А еще, говорят, он может стать черным, как головешка. А потом – раз! – и вспыхивает разом, и уже весь из огня. И, когда он куда-то идет, на дорогу жир капает. Растопленный. И мясом воняет жареным… ты не чувствуешь запах?
– Все, я иду спать! – Череп не удержался, оглянулся еще раз, нервно зевнул – и полез под елку.
– Я тоже, сейчас… – Бита посидел еще с минуту, негромко сказал – в никуда: – А еще говорят, он может кое-что подарить. Например, свою руку. Или глаз… И тогда чувак, которому он это подарил, сумеет сжечь своего врага. Только за все потом придется платить, за все…
Голос Биты звучал все тише и тише. Помолчав, он бросил свою палочку в угли и полез следом за Черепом.
Невидимые колонки внезапно взорвались народной партизанской песней с чумовыми гитарами:
– О белла чао, белла чао, белла чао, чао, чао!
– Я думал, у тебя веники по стенам висят, – попытался перекричать накрывшую звуковую волну Саша. – Мухоморы, там, чучела жаб, кошка черная… А у тебя тут Че Гевара!
Вега сдержанно улыбнулась, убавила звук.
На стенах баньки висели рисунки – волки, несколько штук, большие акварели без всяких рамок. Сашку особенно поразила одна картина: ночной лес, если хорошенько присмотреться, превращался в голову огромного волка, насторожившего уши-ели, с глазами-звездами, а напротив него замер маленький белый силуэт человека, вскинувшего руки к небу.
– А кто это рисовал?
– Я, – ответила Вега, не отрываясь от ноутбука. Она шуровала в Интернете, что-то там листала, открывала, грузила страницу за страницей.
«Мог бы и не спрашивать», – хмыкнул про себя Сашка. Вега как-то мгновенно, за одну секунду, перетащила его из нормального мира в свой, ненормальный. Что он раньше знал о девчонках? Что они, по
