обратил внимание на то, как я ходил по палубам, погруженный в размышления, ничего и никого не замечая вокруг себя.
Но вдруг нечто извне вывело меня из этого состояния. Это нечто была музыка, точнее песня Высоцкого. На носу теплохода, куда я случайно забрел, на шезлонгах удобно устроились два туриста. Перед ними стояла бутылка вина и магнитофон. Вот из него-то и раздавался хриплый голос уголовного барда. Я никогда не любил Высоцкого. Его полублатные песенки, приспособленные ко вкусу уголовников, вызывали у меня отвращение. Но сейчас слова незнакомой песенки явились для меня каким-то откровением:
пел Высоцкий о каком-то циркаче-канатоходце.
«Но ведь песня-то про меня! — сразу подумал я. — Это я сегодня пойду без страховки. Это я пропаду, если оступлюсь!» Эта песня была ответом на все мои сегодняшние размышления. Нелепо искать альтернативу бескомпромиссному слову «неудача» — ее нет. «Влево шагнешь — пропадешь!»— все тут! Люди ходят без страховки и я тоже сегодня пойду без страховки! Эта песня вдруг оказалось той точкой над «i», тем последним штрихом, который завершил разработку плана побега.
Теперь я был готов к побегу не только технически, но и психологически. Теперь я знал необходимость риска и я знал степень риска. Если до этого момента я еще колебался, взвешивая все «за» и «против», то теперь я знал точно: «сегодня ночью я совершу побег и страха не будет».
Мне стало совсем легко. Я отошел от туристов с их магнитофоном и пошел в библиотеку, где сыграл две турнирных партии в шахматы. То обстоятельство, что обе партии я выиграл, показало мне, что мой дух окреп, я спокоен и мобилизован. Остаток дня я провел в праздной лени: читал роман Писемского, наблюдал издали Праздник Нептуна. Хотя я был далеко от самой «сцены», но случайно забредший «черт» из свиты Нептуна вымазал меня красной и зеленой краской. Не сердясь и не обижаясь я пошел в бассейн и старательно смыл с себя краску. Потом был «банный день». На всем судне дали без ограничений холодную и горячую воду. Я не пошел в душ, а вымылся с ног до головы прямо в каюте («Как перед боем», — подумалось мне).
После ужина, где я умышленно отказался от десерта, я вышел снова на палубу. Смеркалось. За день северо-западный ветер снова подогнал судно ближе к острову и теперь остров находился километрах в 25 от нас.
Появившиеся с наступлением темноты звезды весьма порадовали меня. Все было так, как и накануне, то есть «все звезды по своим местам». «М»-образное созвездие Кассиопеи — мой первый ориентир. От него 90° вправо две низко висящие звезды. Одна — очень яркая, другая под ней — слабая. Вот на эти две звезды я должен плыть. Под ними остров. Заметив все это, я ушел к себе в каюту. Бабкин уже был там и переодевался. Мой сосед по каюте был ярким представителем так называемой «советской» интеллигенции, которая отличается от обычной интеллигенции тем, что в ущерб своей основной специальности, очень хорошо знает марксистско-ленинскую теорию.
Кандидат наук, каких в СССР много, Бабкин работал в одном из совхозов в пригороде Ленинграда. С самого начала он произвел на меня впечатление недалекого, малообразованного, не умеющего самостоятельно мыслить человека. Да и внешность его была несимпатична: огромное брюхо выдавало пьяницу и чревоугодника. Сразу после первого знакомства, когда я отказался пить с ним спирт, что в СССР само по себе уже подозрительно, так как встречается исключительно редко, он заговорил о политике. Сначала я отмалчивался, отделывался односложными «да» и «нет», но наконец его пьяные пропагандистские дифирамбы надоели мне.
— Вы все говорите цитатами из передовиц газеты «Правда», — заметил я ему. — На это способен даже компьютер. А есть ли у вас что-нибудь свое, что вы придумали сами?
Бабкин обиделся и заявил:
— Я вижу, что вам не нравится газета «Правда». В другой раз сосед заговорил об убежавших недавно из СССР фигуристах Протопопове и Белоусовой и стал ругать их.
— Как это глупо! — опять не выдержал я. — Вы не знаете людей, не знаете причин их эмиграции и слепо поносите их. Между прочим, все люди — разные. Причины эмиграции — тоже разные, а советская пропаганда обвиняет всех эмигрантов в одних и тех же грехах. Этого даже теоретически быть не может. Следовательно, все обвинения — наверняка клевета.
Вот тогда он и заподозрил меня. Я сразу это понял, когда он спросил:
— Вы так здорово плаваете в бассейне, не обращая ни на кого внимания! А где вы учились плавать?
А потом еще:
— Вы и с аквалангом могли бы плыть?
Это уже был явный намек. Все советские дилетанты почему-то считают, что акваланг — нечто вроде подводной лодки. Это якобы какой-то двигательный аппарат, который может помочь бежать с корабля даже не умеющему плавать. Помню в связи с этим разговор двух девиц из ленинградского бюро путешествий. Одна девица говорила с апломбом другой:
— Таможенный досмотр во Владивостоке делается для того, чтобы выявить, не собрался ли кто из туристов бежать с корабля. Не будь досмотра — возьмет такой беглец с собой акваланг — и уплывет в Японию или на Филиппины. Кстати, даже смешно сказать: свободная продажа аквалангов в СССР запрещена. Для покупки акваланга надо иметь специальное разрешение КГБ. После разговора с Бабкиным я понял, что с ним надо быть осторожнее и в ответ на его дальнейшие попытки завязать беседу со мной на подобные темы, я просто отмалчивался. В этот вечер Бабкину было некогда и сказав только, что он — в ресторане, толстопузик захлопнул за собой дверь. Я достал плавки, вложил в карманчик военный билет, фотокарточку родителей, маленький перочинный нож, деньги и носовой платок, который должен был служить для защиты головы от солнца на тропическом острове. Едва только я надел чулки и плавки и лег на койку, закрывшись простыней, как в дверь заглянула любовница Бабкина, та самая бойкая женщина в дорогом манто, которая командовала нами по дороге:
— А вы все спите? Виталий Максимович где?
— Вас ищет. В ресторан пошел.
— Ну, спасибо. Счастливо вам! Приятных сновидений!
Сновидений не было. Но все же я немного подремал. Подойдя через некоторое время к иллюминатору, я увидел, что матросы поднимали шлюпки на борт судна. Слова команды и шум лебедок доносились ко мне в каюту, и я, лежа в койке, долгое время слышал их, пока снова не задремал. Когда я снова проснулся, то по-прежнему увидел над своим иллюминатором яркий свет фонаря, который зажигали на стоянке. Однако судно уже шло. Фонарь еще не успели погасить. Соседа дома не было.
Мой час настал.
Я взял со стола ключ, запер дверь каюты и оставил его в замочной скважине. После этого надел две пары носков поверх чулок (вместо обуви на острове), красную клетчатую рубашку и подвязался в поясе шнурком. Резиновую шапочку я тоже привязал под подбородком шнурком.
Затем надел спасательный жилет и, встав на стул, просунул в иллюминатор правую ногу. Потом взялся руками за броняшку иллюминатора, подтянулся на руках и просунул в иллюминатор левую ногу. Спасательный жилет задержал меня в иллюминаторе. Тогда я немного пошевелился и тут же оказался за бортом. Я висел на руках, держась за край иллюминатора. Не медля ни секунды, я уперся ногами в борт судна и, сильно оттолкнувшись руками и ногами, полетел вниз. Раздался всплеск, я почувствовал сильный удар о воду, но благодаря спасательному жилету с головой под воду не ушел. Перед моими глазами быстро проплыла и удалилась ярко освещенная корма судна. Итак, свершилось!
Задумав в 1961 году, подобно Мартину Идену, спрыгнуть через иллюминатор в море с идущего судна, я осуществил это в 1979 году. Джек Лондон научил меня как надо действовать. Я повторил буквально.
