Леся осторожно вставляет:
— Расплатиться должен был господин Кавуненко?
— Ну, разумеется! Он знал, что у меня нет своих денег, когда звал из Берлина в Париж. Я мог прекрасно жить в Берлине, прекрасно, даже с шиком. Мне, говорит, больше вериги не нужны. Какие вериги? При чём тут какие-то вериги?
— Так он сказал? Точно?
— Этими словами. И никаких объяснений. Значит, я что, был для него веригами, или как? Я буду протестовать! Это нахальство и подлость. Или… побеседуйте вы с ним, Ольга Ивановна. Может, он вас постыдится. Он очень-очень вас уважает. Я попросил бы госпожу Кузнецову, так он как раз из-за неё и уезжает.
— А куда именно?
— А я знаю? Никому не говорит нового адреса. Нарочно, разумеется. Может, совсем уберётся из Парижа. Идиот какой-то! Вообще я никогда не видел его таким, как сегодня. Грубый, нахальный бандит, да и только!
Действительно, если судить по лицу этого бедняги, должно было произойти что-то и впрямь невероятное: нет и тени былой самоуверенности, комичного превосходства и способности проходить через людей, «как сквозь туман». Прыщики и носик жалко покраснели, часто моргают жёлтые ресницы.
— Хорошо, я поговорю с господином Кавуненко, хотя никакой надежды, что решение его изменится. Оно, видимо, на чём-то основано.
Свистун горячо взмахивает обеими ручками:
— Да абсолютно ни на чём! Вчера вечером он был таким, как всегда. Ну, что могло случиться за ночь? Поссорился с госпожой Кузнецовой — вот и все основания.
— Она отвергла его ухаживания, да?
Свистун оглядывается и понижает голос.
— Я точно не знаю. Госпожа Кузнецова тоже очень взволнована. Они пришли откуда-то вместе, оба чем-то обеспокоенные.
— Ну, ладно. Подождите здесь. Попробую поговорить. Что-нибудь да прояснится.
И Леся, снова накинув на лицо, на всю фигуру весеннюю бодрость, легко взбегает по лестнице на свой этаж.
Но посреди коридора останавливается, хватается за сердце и какое-то мгновение стоит неподвижно. Потом ещё энергичнее подходит к двери Гунявого и стучит:
— Господин Кавуненко! Можно вас увидеть?
К двери, не торопясь, приближаются лёгкие мужские шаги. Щёлкает ключ, и дверь открывается.
Действительно, какое-то совершенно другое лицо: глаза не удивлённые и вроде бы даже не круглые. Похоже, куда-то девалась и припухлость лица. Жёсткость, сухость.
Стоит на пороге, не намереваясь, видимо, пригласить её в комнату.
— Чем могу служить?
Леся делает вид, что не замечает ни явных изменений в нём, ни этого, почти враждебного тона.
— Ах, как хорошо, что застала вас дома! Мне нужно поговорить с вами.
Гунявый щурит глаза и ровным, сухим голосом произносит:
— Простите, сударыня, я укладываю вещи и очень спешу.
— Вы укладываете вещи? Уезжаете, что ли?
— Да, я уезжаю.
— Вот так неожиданность! А я привезла вам интересную вещь. Если ничего не имеете против, прошу ко мне.
И она так весело, лукаво и многообещающе смотрит на него, слегка склонив голову на плечо, что Гунявый хмурится и бормочет:
— К сожалению, я занят. Простите, не могу.
— Но ведь на минутку, господин Кавуненко! Бог с вами! Речь идёт о том господине, которого вы хотели сегодня видеть.
Гунявый остро взглядывает на неё, какое-то время колеблется и выходит из своей комнаты. Ключ из двери вынимает и запирает дверь снаружи.
Леся входит к себе, легко снимает шляпку, закрывает окно, поправляет причёску перед зеркалом. В комнате сладко и нежно пахнет мимозой, свежим воздухом, чистотой.
Гунявый, как-то жёстко втянув губы, неподвижно, терпеливо стоит у стены и ждёт. Глаза опущены.
— Да что с вами, господин Кавуненко? Я не узнаю вас. Почему вы такой?
— Простите, но я хотел бы посмотреть на эту… вещь.
— Сейчас.
Леся медленно вынимает из сумки бумажку, разворачивает и подносит к лицу Гунявого.
— Читайте. Разрешение, выданное господину Кавуненко на свидание с арестованным господином Мазуном.
Гунявый, не веря, пробегает глазами текст. Возвращается к началу, снова читает, смотрит на печати, подпись, дату. И поражённо, с искрами радости в снова округлившихся глазах смотрит на Лесю.
— Каким образом?
Леся весело складывает бумажку.
— Очень простым. У меня есть один хороший знакомый, депутат-француз. Я и обратилась к нему. Рассказала, что мне было известно о вас и господине Мазуне, попросила оказать мне маленькую услугу. Как вы сами понимаете, это было нелегко, до следствия и так далее. Но в конце концов повезло. Вы можете сегодня в любое время увидеть Мазуна. Правда же, интересная вещь?
Гунявый, как когда-то в кофейне, закрывает лицо руками. Леся тихо отходит в сторону, делая вид, что кладёт сумочку на стол. Наконец Гунявый медленно опускает руки и влажными, по-прежнему виновато- униженными глазами смотрит на Лесю.
— Я так грубо обошёлся с вами сегодня…
— Со мной? Когда? Ах, вас так взволновала наша неудача! Ну, что за глупости! Я была в таком же состоянии и просто ничего не заметила. Ну. когда хотите поехать в тюрьму? Только вынуждена предупредить вас об одном неприятном обстоятельстве. Дело в том, что это разрешение выдано под мою личную ответственность (вас же никто не знает). Я поручилась за вас и обязалась поехать вместе с вами. Не боитесь, меня не будет во время вашего свидания с господином Мазуном. Так что придётся вам ещё немного потерпеть моё общество.
Гунявый глубоко, всею грудью набирает воздух, хочет что-то сказать, но останавливает себя и тихим, гнусавым голосом говорит в пол:
— Лучше я ничего не отвечу на ваши последние слова. Но… но, если позволите, я хотел бы спросить: почему вы… помогаете мне? Что вам до меня?
Леся улыбается просто, ясно, чуть удивлённо.
— Вы симпатичный человек, и у меня есть возможность помочь вам. Что здесь такого?
Гунявый с болью вертит головой.
— Не надо так говорить обо мне, не надо. Вы помните, что я однажды сказал вам в кофейне?
— Помню. Но я с вами не согласна. У меня есть собственные уши, глаза, ум и способность понимать людей. И, простите, сударь, я прислушиваюсь к ним больше, чем к несправедливым наветам. Вот и всё.
Гунявый прикусывает губу. Кажется, он обдумывает, что делать дальше. Наконец, не поднимая головы, глухо произносит:
— Собственно, я должен был бы отказаться от вашей услуги. Но… это свидание так важно для меня, что я бессилен. Я не благодарю, потому что вы не знаете, сколь велика ваша помощь. Нет таких слов, которые могли бы определить её… Но я должен, я обязан сказать вам, что не заслуживаю и тысячной доли такой помощи и внимания.
— Да подождите пока говорить о помощи! А вдруг опять что-нибудь случится с этим Мазуном?
— Всё равно, что бы ни случилось. Повторяю, Ольга Ивановна, совершенно сознательно и искренне
