Она видит, как спина Петренко молниеносно ныряет в шкаф, а тяжёлая дверь так же молниеносно, с грохотом закрывается за ним, сильно ударив того из надзирателей, который двинулся за арестованным. Усатый агент злобно выкрикивает что-то и бросается к стене с полками.
— Топор, топор! Бегите на улицу, быстрее, ловите его на улице!
Надзиратели выскакивают из комнаты, а Леся, ухватившись за спинку кресла, видит, как Гунявый, промчавшись мимо, налетает на стену и со всего размаху ударяет плечом в шкаф. Стена глухо гудит от ударов, и книги валятся на пол.
Агент полиции хватает тяжёлое кресло и кричит Гунявому:
— Отойдите! Отойдите!
Но Гунявый не слышит. К Лесе на миг поворачивается его страшное лицо, с вытаращенными глазами и судорожно искривившимся, чёрным отверстием рта. В сознании её кто-то чёркает: это с таким лицом он убивал людей. Потом она видит, как обеими руками он срывает, выворачивает из стены полки, грубо отталкивает в сторону агента, который креслом колотит в дверь шкафа, разгоняется и, на бегу повернувшись боком, вонзается в стену плечом. Слышен хруст дерева. Гунявый приседает и с разгона снизу другим плечом лупит в дверь. Она раскалывается, прогибаясь внутрь чёрной дырой. Гунявый остервенело запускает обе руки в эту дыру и, раздирая дверь на две половины, просовывается туда. Следом влезает агент полиции.
Леся бежит за ними, проскальзывает в расщелину, больно исцарапав руку и не заметив этого, и оказывается не в шкафу, а в какой-то комнате, залитой электрическим светом. У окна стоит Гунявый и, как бадью воды из колодца, ошалело тянет что-то на верёвках. А усатый агент рядом с ним лихорадочно выхватывает револьвер и, высунувшись, несколько раз стреляет. Грохот выстрелов отдаётся в ушах Леси, но она подбегает к Гунявому и хватается за верёвку сбоку, таща её изо всей силы. Кажется, что внизу на гигантской удочке повисла огромная рыба.
Снова разносятся выстрелы. Агент отшатывается назад, одной рукой подхватывая шляпу, которая почему-то слетела с головы, а другой, с револьвером, торопливо ощупывая лоб.
— Нет, не задели, мерзавцы!
На улице снова хлопают выстрелы. Вдруг Гунявый откидывается, нелепо взмахнув левой рукой, и выпускает верёвку. Что-то сильно дёргает вниз Лесины руки и натирает их до обжигающей боли. Она тоже расстаётся с верёвкой, испуганно смотрит на Гунявого и видит на руке его густо-красное, блестящее при свете кровавое пятно. Но не успевает она вскрикнуть и броситься к Гунявому, как он, не замечая её, прыгает на подоконник, ложится на него животом, спускает ноги вниз и исчезает, взмахнув окровавленной рукой и оставив на подоконнике красные следы.
Леся бросается к окну, но агент с силой оттаскивает её назад.
— Куда к чёрту. Они убьют вас! Этот сумасшедший погибнет! С улицы надо, с улицы!
И агент вылетает из комнаты. А Леся снова подбегает к окну и смотрит вниз. Плеть верёвочной лестницы, привязанной к окну, тяжело раскачивается от движений Гунявого, трётся об окно. Внизу что-то тёмное стремительно сползает к земле. В окнах дома головы испуганных жильцов, по земле бегут какие-то люди, гремят выстрелы.
Плеть замерла. Слез!
Но Лесе ничего больше не видно — мешают тёмные ветви деревьев. Кто-то пронзительно свистит, кто-то кричит, ревёт рожок автомобиля, снова и снова выстрелы. Из окон доносятся истерические крики женщин, детский визг, лай домашних собак.
Леся бросается вниз. Но когда она выбегает на улицу, прорвавшись через толпу жильцов, выстрелы и крики уже стихли. Усатый агент без шляпы злобно ругает каких-то людей, которые почтительно и виновато мнутся возле него. Гунявого же нигде нет. Леся спрашивает агента, спрашивает других, но никто не знает, где он. Кажется, кинулся за авто, на котором сбежали преступники, — может, где-то упал раненый?
Леся мчится за угол дома, на ту улочку, куда спустился из окна Гунявый, заглядывает через решётчатый забор в садик, вглядывается в каждое тёмное пятно.
И вдруг видит высокого, плечистого человека без шляпы, который медленно, согнув плечи и заложив руку за борт жилета, плетётся, как пьяный, посередине улицы.
Леся бросается к Гунявому. Он осоловевшими глазами смотрит на неё и не отвечает на расспросы. Тогда она выхватывает из рукава крохотный платочек, властно берёт раненую руку и кладёт себе на грудь.
Но на улице плохо видно.
— Пойдёмте в дом!
Пока же завязывает раненые пальцы платочком, который моментально краснеет. Кажется, ничего серьёзного, один-два пальца покорёжены пулей.
Толпа у парадных дверей уже меньше. Усатый агент побежал наверх, как сказала консьержка, делать обыск и составлять протокол. Но, когда Леся, узнав адрес ближайшей аптеки, возвращается туда, где она на минуту оставила Гунявого, его уже нет. Какой-то господин в пижаме вежливо и сочувственно сообщает, что раненый господин сел в авто и уехал.
Леся бросается на улицу, но автомобилей больше нет, стоит только казённое авто, на котором привезли Петренко. Леся бежит по улице, глазами отыскивая такси, поднимая руку навстречу каждому проезжающему мимо автомобилю.
Когда она наконец оказывается дома, хозяйка говорит ей, что господин Кавуненко вместе со своей Квиткой минуты за две до её появления окончательно уехал из пансиона. Вещи у него, очевидно, были сложены раньше, потому что он пробыл в своей комнате не больше четверти часа. Адреса своего нового не оставил. Но хозяйка и не отважилась ни о чём его спрашивать — вид у него был такой, что Жозефина, увидев господина Кавуненко, испугалась настолько, что споткнулась на лестнице и вывихнула себе ногу.
Но и Лесю хозяйка тоже не отваживается расспрашивать — и у неё такой вид, что рассчитывать на ответ просто не приходится.
Действительно, так всё и вышло, как сказал Мик в день катастрофы: через несколько дней он предъявил Лесе новый адрес Гунявого. Стоит перед нею, широко расставив ноги, засунув руки в карманы, и самодовольно надувает шею.
— Ну? Я тебе не говорил? Дурачок! Думал, если сбежал из пансиона, так никто его и не найдёт. Не удрать и Петренко, или Мазуну, или как он там ещё называется. Нет. голубчик. Выскользнул? Так это его последняя удача. Больше не выскользнет. Максимум через две недели будет в наших руках. Только пускай извинит нас, в этот раз цацкаться не будем, так припечём пятки, что выложит все свои секреты. Следы уже нащупаны. О, голубчик, французская полиция тоже может прибегнуть к горячим средствам, чтобы добиться требуемой откровенности.
Леся вчитывается в адрес Гунявого, нежно разглаживая смятую бумажку, словно это послание от него.
— А где она, эта улица?
— Да тут же, неподалёку. В Латинском квартале, возле Монпарнаса. Какой-то художник на два месяца передал ему своё ателье. Дурак, ей-Богу: ведь полиция может подумать, что он сообщник Петренко и помог ему сбежать.
Леся улыбается.
— Если судить по поступкам, то заподозрить в пособничестве Петренко можно скорее надзирателей и агента полиции, нежели его. А как он живёт? Неизвестно?
— Да никак не живёт. Не выходит даже на обед. Ни с одной душой не видится. А как питается, чёрт его знает. Даже странно. Вот только вечером на минутку выводит на улицу собаку. И сразу же снова к себе. Запирается на ключ и то ли сидит, то ли лежит, неизвестно. По дому почти не ходит. Подозрительное поведение. Боюсь, этот остолоп в припадке отчаяния покончит жизнь самоубийством. Серьёзно, Леська. Знаешь, тебе нужно пойти к нему и поговорить по душам. Скажи ты ему, что он идиот, что так падать духом при какой-то мелкой неудаче только слюнтяям к лицу. Баба паршивая! Да и наша публика тоже: Финкель в таком ужасе заметался тогда по кафе, что перепугал насмерть публику, думали, пожар. Зато Гренье — казак: как сумасшедший, мотается теперь по Парижу и не даёт полиции глянуть вверх. Поклялся мне костями своих прадедов, что извлечёт» этого Мазуна со дна моря. Вот это я понимаю.
