государственного) от тоталитарного социализма в том, что отсутствует принудительный труд, то есть такое положение дел, когда, во-первых, работать заставляют, во-вторых, условия труда безраздельно определяет работодатель, а в-третьих, уход с работы или отказ от нее (забастовка, например) не допускаются мерами физического принуждения. Но уж к Третьему рейху это никак не относится — там принудительный труд еще как имел место!
А Кремлев добавляет еще, что осенью 1940 г. Сталин мог задуматься о крутом развороте в сторону Германии, но, «к сожалению», на него не решился (1. С. 198).
Расшаркивание перед немцами продолжается у Берия и после войны, например, при записи о ракетостроении: без немцев, мол, «так быстро бы не продвинулись. Великий народ!» (3. С. 97). Но это к слову.
К этим симпатиям Берия к нацизму (которые, надо отдать ему должное, с определенного момента исчезают) мы тоже еще вернемся. А теперь перейдем к самому пакту с Германией и его последствиям. Начнем с такого интересного факта: 27 августа 1939 г. Берия пишет о «тех областях /на Украине/, которые отойдут к нам» (1. С. 141).
Интересно! Поклонники Сталина и вообще «мирной политики СССР» с пеной у рта отрицают наличие каких-то секретных протоколов к пакту Молотова — Риббентропа; в таком случае откуда же Берия знает и пишет про «территории, которые отойдут к нам» за пять дней до нападения Гитлера на Польшу, но зато через четыре дня после подписания советско-германского пакта, если, по мнению историков-«ортодоксов», СССР лишь 17 сентября принял решение вступить в эти земли, «чтобы защитить их народы от ужасов войны» (сказать «от попадания в фашистскую неволю» в сентябре 1939 г. было, как бы сейчас сказали, «неполиткорректно»)?
А ведь у Берия — четкое понимание того, что впереди большие «освободительные походы», причем явно связанные с началом войны с Германией: «Все данные — за то, что немцы скоро начнут. Коба пока не решил, когда пойдем мы. Все равно надо готовиться, потому что наркомвнудельцам теперь воевать и воевать» (это тоже конец августа 1939 г.) (Там же).
Позвольте, это с кем же теперь «воевать и воевать»? «Внутреннего врага» вроде истребили, и Большой Террор за ненадобностью уже свернули. Да вот и XVIII съезд ВКП(б) прошел, и назвали его «съездом победителей». С кем же теперь воевать? Явно с тем, кто «за бугром». И, судя по тону дневника Берия («воевать и воевать»), «освободительным походом» в Польшу дело явно не ограничится.
С немцами пока — мир. Интересно читать записи, относящиеся к отношениям СССР с Германией. Уже весной и летом 1940 г. Берия пишет в дневнике, что немцы постоянно залетают на нашу территорию и нарушают границы. «Каждый раз говорят, что заблудились. Большинство, думаю, правда. Но разведку тоже ведут…» (1. С. 171). Пока, таким образом, на действия Г ермании смотрят сквозь пальцы.
Польский вопрос
А вот отношение к полякам — совсем другое, чем к немцам.
Сначала — речь о Катыни, куда же без нее. То, что польских пленных расстрелял не Сталин, а немцы, у Кремлева как бы само собой подразумевается. Так и пишет: «О «катынском» же «палаче» (кавычки Кремлева. —
Позвольте, но как могла иметь место беседа о Катыни за 16 месяцев до того, как нацисты обнародовали сведения о расстреле поляков в этом лагере и сообщили об этом событии всему миру?
Через эти самые 16 месяцев, весной 1943 г., когда дело приобрело международную огласку, Берия пишет: «Немцы передали сообщение о раскрытии захоронения польских офицеров, расстрелянных НКВД в 1940 году… Коба был взбешен, потому что поляки в Лондоне тут же ухватились, сделали свое заявление… Можно предполагать, что это согласовано с немцами. А с Черчиллем наверняка. Вот Коба и злится» (2. С. 111).
В самом деле, 25 апреля 1943 г. СССР обвинил польское правительство в пособничестве «подлой фашистской клевете» и разорвал с ним дипломатические отношения, хотя ни одного совместного с Германией заявления польское правительство не делало, и не было никаких оснований «предполагать, что это согласовано с немцами», а обращение поляков в Международную Комиссию Красного Креста соответствовало всем нормам международного права[30].
Приведя последнюю цитату из бериевского дневника, С. Кремлев находит, что она — «важное подтверждение того, что и так, впрочем, ясно сегодня любому объективному аналитику (из чего это должно быть ясно — простите за каламбур, из дневников Берия и комментариев Кремлева совсем не ясно. —
И в чем же это подтверждение? В том, что «Коба взбешен»? Но ведь само по себе это ничего не доказывает: любой преступник будет, скажем так, не в восторге, если люди узнают о преступлении, которое он надеялся скрыть!
Однако вот что интересно: в той же записи от 23 апреля 1943 г. Берия пишет, что поляки при приближении немцев «разбежались» из советских лагерей: «Им надо было идти в тыл самостоятельно, а они остались у немцев. Что ж, свое они получили. Эта публика всегда заявляла, что лучше быть мертвым, чем красным» (2. С. 111). Что предпочли остаться у немцев — вообще-то правдоподобно, с учетом того, что, во-первых, Германия подписала конвенцию 1929 г. об обращении с военнопленными, а СССР — нет, а во- вторых, как правило, энкавэдэшный конвой действительно убегал при приближении немцев!
Проблема в том, что при этом заключенных не бросали, а старались уничтожать, если не было возможности их эвакуировать, а в неразберихе Смоленского сражения последнее было, скажем так, нелегко. Это называлось «ликвидация по первой категории», причем расстреливали, кстати, не только осужденных, но и подследственных, чья вина еще не доказана! Ну, да тут НКВД «не заморачивался»: лучшее доказательство — то, что ты здесь, а не дома; арестован — значит, виноват!
Но допустим, что в неразберихе Смоленского сражения расстрелять поляков тоже не успели. Поверим в такую возможность. Однако как тогда объяснить, что в 1990 г. смоленская коммунистическая газета сообщила: мол, рассказывает участник войны, некто М. Задорожный, который «долго молчал»…
Стоп! Спросим: а почему «долго молчал»? Полвека молчал, а тут прорвало? Есть мнение среди поклонников Сталина, что в годы «перестройки» и в позднейшие многие молчали, потому что-де это было небезопасно (приводятся сведения о неких работниках прокуратуры, у которых-де были проблемы из-за несогласия с официальной «перестроечной» версией), так почему раньше ничего об этом не было сказано, например, в 1944 г., когда расследовалось, кто же все-таки поляков расстрелял, и советская сторона вынуждена была отбиваться от таких обвинений? Почему не выпустили этого солдатика свидетелем на Нюрнбергский процесс, когда 1–3 июля 1946 г. рассматривался вопрос о расстрелах в Катыни и советская сторона так и не смогла доказать виновность немцев (что, впрочем, не помешало СССР в «научных» трудах о Нюрнбергском процессе утверждать обратное)?[31]
Ну, да ладно. Посмотрим на сам рассказ М. Задорожного. Он сообщает, что в августе 1941 г. их полк остановился в лесу, не доходя до Смоленска. «Это было днем. Вскоре услышали автоматную и пулеметную стрельбу. Через некоторое время выбежал взволнованный солдат — зеленая фуражка, зеленые петлицы. Командир батареи лейтенант Кучкин спросил у него, что это за стрельба. Солдат ответил, что немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать».[32]
Простите, но не делали так немцы с военнопленными ли (даже с советскими, с которыми вообще обращались гораздо хуже, чем с другими), с узниками ли сталинских лагерей, попадавшими им в руки, не расстреливали вот так сразу, не разбираясь и вопросов не задавая. Даже евреев, чтобы расстрелять, предварительно надо было вычислить, для чего пленных строили и на взгляд (или еще как-то — черепа там
