выглядела так, словно одной ногой уже в могиле…
— И что же у вас за орден, сестра? — прозвенел голос Стейнекера.
Грюнвальд шагнул в сторону и сказал:
— Позвольте представить вам фельдмаршала Стейнекера.
Высокая женщина снова поклонилась:
— Мы сестры святого Игнациуса, герр Стейнекер. Наш орден существует уже более двух веков.
— И все это время вы унижаете своих господ, глядя на них сверху вниз? — Стейнекер сузил глаза.
— Мы не желали оскорбить…
— Немедленно спускайтесь! — Его слова были резкими и четкими.
Монахини, следуя за своей предводительницей, медленно зашагали вниз по каменным ступеням.
— Мы оставались на балюстраде ради нашей же безопасности, герр Стейнекер…
— Фельдмаршал Стейнекер, — отрубил он.
Монашка спустилась во двор и снова склонила голову.
— Я сестра О’Сайрус. Мать-настоятельница этого монастыря.
— Нет, — резко ответил он. — Ваш сан не признан фюрером. Следовательно, вы здесь никто. И от лица Рейха я заявляю, что у вас нет права никем командовать.
Он не скрывал удовольствия от своих уколов.
Матушка О’Сайрус ничем не выдала оскорбления. Но было что-то в ее глазах, сиявших на совершенно спокойном лице, и это была не злость. Стейнекеру это «что-то» не нравилось.
Ему не нравилось, что его присутствие никак не беспокоило старуху. Резко развернувшись к монахиням, он прошипел:
— Хайль Гитлер!
Подождал секунду и вскинул руку в приветствии.
— Я сказал — Хайль Гитлер!
Монахини склонили головы, а Стейнекер развернулся к настоятельнице:
— Я скажу это снова, и это будет в последний раз. Хайль Гитлер, сестра…
Она ответила долгим взглядом и тоже подняла руку. Голос настоятельницы был тихим, как шорох снега:
— Хайль Гитлер, фельдмаршал Стейнекер.
— А теперь все!
Стейнекер схватил сестру Мэри Рут за дрожащую руку и дернул вперед, как непослушного ребенка.
Монахини дружно подняли руки в приветствии, безжизненными и мрачными голосами славя фюрера. Сестра Мэри Рут дрожала и всхлипывала. Стейнекер шагнул обратно к матушке О’Сайрус, наклонился так близко, что почувствовал затхлый запах ее шерстяной шали.
— Вы сказали, что остаетесь на балюстраде ради собственной безопасности, сестра. Кого вы боитесь?
— Вы вошли в очень темную и странную страну, герр фельдмаршал.
— Да неужели?
— Хуже самых темных ваших кошмаров, — тихо ответила она.
Он наклонился ближе, с угрозой во взгляде. Слова словно растекались дымкой в морозном воздухе.
— Вы представить не можете, какая тьма в моих снах, сестра. — Он покосился на огромные ворота и горы за ними. — Если здесь настолько страшно, то почему вы открыли ворота?
Матушка О’Сайрус медленно подняла взгляд, словно собираясь ответить. Но промолчала.
В большой обеденный зал вели две массивные арки, каждую из которых теперь охраняли солдаты Стейнекера, держа оружие наготове и подозрительно поглядывая на сестер, которые убрали с длинного стола грязную посуду после ужина пехоты. Мужской разговор на повышенных тонах доносился от второго стола, рядом с камином, где потрескивали толстые бревна, согревая фельдмаршала, Киммеля и Грюнвальда.
Высоко над ними висело длинное синее полотнище с вышитой цитатой на латыни:
— Что там написано, сестра?
Майор Грюнвальд кивнул хрупкой невысокой монахине, которая собирала тарелки. Крошечная женщина подняла глаза и уставилась на ткань, словно впервые ее увидела.
— «Бездна призывает Бездну», — ответила вместо нее сестра Мэри Рут. — Это дословный перевод, майор.
— Латинская поговорка, согласно которой один неверный шаг ведет к следующему, — добавил Киммель.
Он почувствовал, как вдруг завибрировал стол, увидел, как дрожит кубок с вином, стоящий возле вилки, и отвел глаза.
Затем внезапно повернулся обратно, услышав резкий звук.
Другие офицеры тоже смотрели на стол.
— Мое вино, — сказал Киммель, — вы видели? Кубок двигался. Он сдвинулся на дюйм…
Он посмотрел на Стейнекера, который спокойно ковырялся в зубах.
— В чем дело, герр Киммель? Решили поддаться шуткам воображения?
Сержант посмотрел в потолок.
— Хотел бы я знать, что за черная магия нас сюда привела. Я не забыл мертвецов, которые напали на нас из снега.
Стейнекер уставился на него, забыв о зубочистке. Никто из них не упоминал событий сегодняшнего утра, но все, как оказалось, ни на миг о них не забывали.
— Вы знаете, о чем мы говорим? — прищурился Стейнекер в сторону сестры Мэри Рут. Старушка дрожащей рукой забрала его пустую тарелку. Фельдмаршал схватил ее узловатые пальцы и сильно сжал. Тарелка со звоном упала. — Я задал вопрос.
Она молча смотрела на него белесыми водянистыми глазами, и Стейнекер сжал пальцы.
— Те твари в снегу когда-то были людьми? Вы знаете, кто они?
— Бродячие нечестивцы, — раздался голос матушки О’Сайрус со стороны дальней арки. Нацисты развернулись в ее сторону. — Так мы их называем.
— Вы удивительно спокойны в присутствии таких соседей. — Стейнекер отпустил сестру Мэри Рут и подтолкнул к ней тарелку.
— Мы десятки лет живем в этих горах. — Матушка О’Сайрус приблизилась к ним. — Мы видели много такого, что обеспокоило бы менее привычных людей.
— А разве вашей вере не противоречит наличие таких вот «нечестивцев»?
— Вы удивитесь, герр фельдмаршал, узнав, какие твари бродят по лесам в наши дни.
В наставшей тишине Стейнекер улыбнулся ее иронии. Встал, искренне улыбаясь присутствующим, а потом тыльной стороной ладони наотмашь ударил настоятельницу по лицу.
Даже офицеры вздрогнули от неожиданности. Старая женщина едва не упала на пол. Стейнекер прошептал голосом, полным угрозы:
— Следите за языком, сестра, если не хотите с ним попрощаться.
Матушка О’Сайрус не поднимала глаз. Лишь поднесла руку ко рту, все так же склонив голову, и тихо произнесла:
— Вы неверно истолковали мои слова.
— Я прекрасно все понял. И уверен, что вы отлично знаете: фюрер не испытывает к христианству ничего, кроме презрения. — Тут она набралась решимости посмотреть на солдат. — Величайший обман в истории человечества, так он выразился. И самый сильный удар по сути людей.
— Мы знаем, что фюрер придерживается другой веры, господа, — сказала матушка О’Сайрус, прямо
