девалась, ни Полинин папа, ни ее мамочка, Рогнеда Борисовна, знать не знают. Может, и врут, конечно, но скорее всего нет. Потому что почти уверены, что Полина нахимичила чего-то по рецептам из этой папки, проглотила сдуру и теперь в полуживом состоянии находится. У них ведь она последняя осталась. Сына зимой потеряли, боятся теперь и дочери лишиться, так что помогают нам, чем могут, и очень усердно. Хотя, конечно, не знают, какие странные дела вокруг Полины происходят.
— Это что же за папка такая? — Таран наморщил лоб, вспоминая, как пару недель назад, когда они ехали с Полиной на теплоходе и та рассказывала ему о том, как с ней беседовали племянницы Магомада, интересовавшиеся ее генеалогией, идущей, как позже выяснилось, от кавказского вождя Шейх-Мансура, обладавшего неким фантастическим влиянием на людей. Вот тогда-то в разговоре промелькнуло упоминание о неких бумагах, доставшихся от дедушки Бориса, то есть, надо думать, отца Рогнеды Борисовны. Правда, ни о какой коричневой папке Полина не упоминала. Только говорила, что дед был школьным учителем и в порядке хобби изучал историю войны 1812 года и генеалогию своей семьи, а также семьи своей жены, бабушки Полины, в честь которой и внучку так назвали. Но, может, он и не только московский пожар изучал?
— Фиг его знает, — ответил Генрих Михайлович. — Рогнеда Борисовна в эту папку особо не заглядывала. Вообще-то она только помнит, что там лежала рукопись какой-то повести на историческую тему, которую Сучков Борис Сергеевич сочинял уже выйдя на пенсию. Кроме того, там было много всяких выписок из старинных книг, архивных дел и так далее. Письма старые лежали, а также какие-то рецепты. И кулинарные, и лечебные. Вот насчет этих рецептов Рогнеда Борисовна и беспокоилась. По ее словам, дедушкина папка лежала у них на антресолях, вместе с семейными альбомами. И еще зимой, в феврале, была на месте. А теперь хватились — нету. То ли Полина ее все-таки успела отдать бандитам, то ли она ее еще раньше куда-то утащила.
— Не могла она ее бандитам отдать, — заметил Таран. — Гену похитили незадолго до того, как она с тремя братками поехала к Гене на квартиру за дискетой 18–09. Там они на меня нарвались, и, после того как это дело закончилось, я Полину повез на Фроськину дачу. После этого она домой уже не попадала, а в машине никакой папки точно не было.
— Ну это еще надо уточнить по времени, — строго сказал Генрих, — могли заехать на квартиру по дороге к Сметаниным, передать папку кому-то, а уж потом пошли за дискетой. Хотя, конечно, скорее всего ты прав. Родители Полины вот на что грешат. У Полины ведь еще одна бабушка есть — отцова мать. Живет она, между прочим, здесь, в селе Васильеве…
— Точно-точно! — вспомнил Юрка. — Она же к ней ездила в феврале! Я ж когда к Павлу Степанычу зимой отправлялся, ехал с ней в одном вагоне, а потом взялся ей сумку со всякими вареньями-соленьями подвозить. А уже после того, как нам пришлось из Москвы уматывать, Полина предложила нам у своей бабушки в Васильеве остановиться. Только мы тогда на дороге с налетчиками поцапались и не доехали…
— По-моему, ты тогда говорил, что Полина ездила в нашу область не только за вареньями-соленьями. Так?
— Да, — кивнул Таран. — Она же тогда здесь, у нас в городе, пять тысяч баксов раздобыла. Чтоб долг отдать за брата Костю. Вы думаете, она эту папку кому-то продала?
— Догадливый ты, конечно. Хотя, честно сказать, не очень мне верится, чтоб кто-то, даже очень богатый, заплатил бы столько за какие-то кулинарные и лечебные рецепты да рукопись повести, которую никто не собирался печатать.
— Мне тоже, — сказал Юрка, — но вот если там было что-то, на чем большие деньги загрести можно, то купили бы и дороже.
— Правильно. Логично мыслишь. Как ты думаешь, Наталья Владимировна знает эту бабку?
— Наверняка, — хмыкнул Юрка. — Она всех знает. А уж старух — тем более.
— Ладно. Тогда постарайся лишний раз не вклиниваться, если я с ней на эту тему заговорю.
— Как скажете…
Таран только успел подумать, что, похоже, Птицын сюда заехал не только побеспокоиться о здоровье своих подчиненных, но и с кое-какими практическими целями, как с горки донесся крик:
— Юра-а! Папа Гена-а! Ужинать пора! — орали, естественно, Надька и Лизка.
Ужин, конечно, хоть и на скорую руку, но получился роскошный. Правда, без вина, но зато с мороженым на десерт. А в мороженое накидали свежей клубники, которая уже вовсю росла на огороде. За ужином болтали все больше о каких-то садово-огородных проблемах, в которых Птицын был, оказывается, большой дока. С Натальей Владимировной он очень быстро нашел общий язык, и та очень быстро перестала именовать его по отчеству и на «вы».
— Вот чего я не пойму, Геня, — спросила бабушка, — вроде ты на лицо русский, и фамилия у тебя русская, и отчество. А имя как у немца. С чего тебя Генрихом-то назвали? Ведь ты, поди, сразу после войны родился? А тогда ведь не то, что теперь. Немецкое-то не жаловали…
— Да, — кивнул Птицын. — Я с сорок восьмого года. А назвали меня так потому, что отец у меня русский, а мама — немка саратовская. Только, конечно, к тому времени уже красноярская.
— Потом не мешало имя-то? — поинтересовалась Наталья Владимировна.
— Нет, особо не мешало. Ребята не дразнили, звали Генкой. Потом, когда в училище поступал, конечно, поспрашивали, тогда же проверяли происхождение. Но ничего, приняли.
Нечаянно выяснилось, что Наталья Владимировна тоже была на войне.
— Вот как? — удивился Птицын. — Санитаркой?
— Была и санитаркой, — кивнула Наталья Владимировна. — Вначале. А потом в снайперскую школу послали. Дескать, бинтовать да горшки выносить в госпитале всякая дура сумеет. А у тебя значок есть — «Ворошиловский стрелок». Вот и иди стреляй.
Для Тарана это было настоящим откровением. Надька ему за две недели много чего про бабушку порассказывала, но про то, что она воевала, да еще и снайпером была, как-то не обмолвилась.
— И стреляли? — спросил Генрих, покачав головой. Видать, ему очень было трудно представить эту бабулю в маскхалате, выцеливающей неприятеля в оптику мосинской винтовки с косым затвором.
Стреляла, куда денешься. Попадала даже, — вздохнула старушка.
— И много убили? — спросила Лизка.
— Много, внучка… Записано в книжке было тридцать девять, а так-то больше сорока. Царствие им всем небесное… Раньше-то, когда была молодая, гордилась этим. А сейчас — господа молю, чтоб простил. Грех смертный, вот как. Что бы мне тогда в госпитале остаться? Не маялась бы теперь…
— Вас же тоже убить могли, — заметил Таран. — Вы же Россию защищали. А потом — они ж фашисты были, сами чего творили. Если б они победили — нам бы куда хреновей нынешнего жилось, это точно.
— Подкованный! — заметил Птицын, гордясь своим солдатом.
ПРО БАБУШКУ НЕФЕДОВУ
Включили телевизор. Областные новости уже закончились, поэтому про то, с кем встречался и куда ходил здешний губернатор — именно с этого всегда все обычно начиналось, — сидевшие за столом не узнали. И про заготовку кормов пропустили. Попали сразу на самое интересное — на криминальную хронику.
И вот, под самый финиш, когда Наталья Владимировна уже понемногу начала присматриваться к экрану, дабы узнать, какая на завтра обещается погода, ведущий, получив прямо в руку какую-то бумажку из-за кадра, на секунду глянул в нее, срочно сделал скорбное лицо и произнес:
— Только что мы получили тревожное сообщение. Сегодня на городском пляже около трех часов дня скоропостижно скончались два человека. Одним из них, к глубокому прискорбию, является наш коллега, журналист газеты «Областной телеграф» Андрей Рыжиков, много и плодотворно сотрудничавший с нашей телекомпанией. По предварительной версии, смерть обоих пострадавших наступила от солнечного удара. Однако, пока это не будет окончательно подтверждено, распоряжением городской администрации пляж
