Я вам все-таки расскажу историю, которая у меня с первого дня на языке вертится. Я раньше ее не рассказывала, потому что боялась вас напугать. А теперь вижу, что все вы своих ребятишек разглядели, никто не сомневается, что ему подсунули чужого вместо своего. Потому как история моя как раз о таком случае.
Лежали в одном родильном доме, в одной палате две женщины. Одна здешняя, ленинградка, инженерша, а другая — из деревни. Приехала за продуктами, а тут у нее в давке магазинной схватки и начались.
Лежали они рядом в родилке, одновременно родили сыновей, а потом оказались в одной палате и подружились. Хоть и разные были, ну, как мы все здесь с вами. У женщин всегда найдется о чем говорить, коли время есть друг друга понять!
А после выписались и расстались, как думали, навсегда. Прошло лет пять или шесть, не помню уже, как вдруг приходит инженерша на рынок покупать картошку и видит за прилавком старую знакомую. Узнали друг дружку, обрадовались.
— Ну, как ваш сынок-то? — спрашивает крестьянка. Другого-то Бог не дал ребеночка?
А инженерша раньше от бесплодия лечилась, мальчик-то у нее был долгожданный, единственный.
— Хороший мальчик. Мы с мужем на него не нарадуемся. А больше детей опять нет. Муж только удивляется, в кого наш Эдик рыжий? У нас в семье все черноволосые. Ну, может, в какую-нибудь бабушку.
— А у нас Коля как раз черный, как жук, муж даже на меня косился спервоначалу: «В кого бы это чернявый такой, вроде и нерусский?»
А инженерша-то еврейка. Тут она достает из сумочки фотографию сына и показывает крестьянке. Та схватила фотографию, вгляделась да и спрашивает упавшим голосом:
— Как, говоришь, назвали сына-то?
— Эдиком.
И тут крестьянка-то как завопит на весь рынок:
— Сынушка мой, кровиночка! Да как же тебя обозвали-то нехорошо! Да как же ты, родимушка, в чужую-то семью залетел, голубок мой?
Вопит-причитает, даже милиция прибежала на ее крики. А она не в себе, тычет в фотографию и на инженершу показывает:
— Сына она у меня унесла из родильного дома! Сыночка моего присвоила!
Тут и до инженерши дошло, в чем дело, почему та раскричалась. Побледнела она, как смерть, и в обморок грохнулась. Хорошо на рынке был медпункт, вызвали оттуда медсестру, та привела ее в чувство, а потом их обеих повели в милицию — разбираться. Записали адреса и велели в суд подавать, дело, мол, милиции неподвластное.
Ну, прежде чем в суд подавать, успокоившись немного, решили они сначала на ребят посмотреть — так ли все, действительно ли обменяли им сыновей? Прямо из милиции инженерша берет такси и везет крестьянку к себе домой. Но по дороге берет с нее слово, что та ничего не будет ребенку говорить, а только посмотрит на него.
Пришли. Та как поглядела на мальчика, на Эдика этого, так и села на диван. Сидит, слезами обливается. Но уже молча, как уговорились. После вышли они с инженершей на улицу, и крестьянка ей говорит:
— Так и есть, Софа, подмен! Эдик-то вылитый отец, мой то есть муж. Рыжий, как и все ребятишки у нас в семье. А теперь вот тебе мой адрес, приезжай и ты на своего сына настоящего взглянуть. Но с тем же уговором, чтобы правды не сказывать.
И на другой же день инженерша, накупив подарков для всех крестьянкиных ребятишек, поехала к ней в Лодейное поле, километров это за триста от Ленинграда. Приезжает и видит картину: сидят по лавкам пятеро ребят, четверо рыжих, как огоньки, а пятый — черный. Еле она себя сдержала, чтобы не броситься к этому черноглазенькому и кудрявому Коле — он точная копия ее самой в детстве, смотрит она на него, будто на свою детскую фотографию.
Вечером, когда ребят уложили, собрались за столом взрослые и стали думать, как же им дальше быть? Бабы, как водится, слезы льют, а мужик думает. И надумал:
— А давай, Софья свет Ароновна, мы на время мальчонками обменяемся. Ну, как они своих отцов-матерей признают? Правда, вы, поди, нашего-то там на шоколадах разбаловали… Да и Колька к вольнице привык, все лето босявкой бегает, на речке целыми днями пропадает, молока в день по литре выдувает. Как он там без воздуха одними шоколадами пропитается? Но надобно мальчишек к той судьбе возвращать, какая каждому на роду написана.
Матери подумали — и согласились попробовать решить это сложное дело миром. Софья Ароновна пожила еще дня три в Лодейном поле, с Колькой подружилась, как могла. Накупила ему в сельмаге крючков, лесок для удочки, словом, старалась. Мальчонка вроде что-то почувствовал, тоже к ней потянулся. И вот в назначенный по уговору день она ему и предлагает поехать в гости к «братику» в Ленинград. Это уже матери так придумали, объявить мальчишкам, что они братья двоюродные, чтобы и та и эта семья им не чужими казались.
И вот отправились Софья Ароновна и Колька в Ленинград, а с ними Василий Васильевич — сына Эдика смотреть и тоже, если получится, в гости взять в Лодейное поле.
Кольке в Ленинграде понравилось, а с Эдиком они в тот же день стали как родные братья: у Кольки-то в семье все старшие, а Эдик вовсе один растет, он и рад приятелю.
