Женский декамерон

лучше другой, и все незнакомые: китайчонок с качающейся головкой, совсем как живая змейка из каких-то камушков, кланяющийся утенок из пушистого желтого меха. Помню, безделушки эти были все такого рода, что до каждой, чтобы она действовала, нужно было дотронуться пальчиком. Потом он вытащил свой член и спросил, видела ли я когда-нибудь такую игрушку? Я ответила, что нет, не видела, но эта игрушка мне не нравится. Он сказал: «А ты потрогай пальчиком, увидишь, что будет». Я потрогала и его член запрыгал под моей рукой. Это мне показалось тоже забавным. Тут он присел передо мной на корточки и провел у меня рукой между ног, совсем как это делал Витька из тридцать первой квартиры. Тут я рассердилась, хлопнула его по руке и заорала: «Ты плохой дядька! Ты обманщик! Я домой хочу!» Он испугался, вскочил на ноги, вывел меня из своей квартиры и довел до угла нашей улицы: «Иди, девочка, иди домой!» Больше я его никогда не видела на нашей улице.

   Вот такой ужас прошел мимо меня, когда я была много младше Альбины, когда с ней случилась ее беда. Интересно бы знать, а где же возрастной предел, ниже которого эти мерзавцы не заходят? — закончила Наташа вопросом.

   Тут Валентина и говорит:

   — Могу удовлетворить твое любопытство, Наташа. Практически такого предела нет. В нашем районе как-то судили отца, изнасиловавшего по пьянке свою двухмесячную дочь.

   Женщины ахнули.

   — И что же с ним сделали? Расстреляли?

   — Нет, только посадили, хотя прокурор требовал расстрела. Но самое поразительное это то, как вела себя его жена. Она кричала и на судью и на прокурора: «Я дочь потеряла, так вы меня и без мужа оставить хотите?»

   — Невозможно поверить! — воскликнула Эмма.

   Тут Галина невесело усмехнулась:

   — Отвечу вам, Эмма, по-театральному: на свете много есть такого, друг Горацио, что и не снилось нашим прокурорам. От Славы и его друзей, сидевших в лагерях, я слыхала такие истории, от которых порой вообще теряешь веру в человека. Сколько преступлений совершается из мести, из других низменных побуждений, а сколько просто из-за денег! Кстати, у меня предложение: мы очень зарылись в сексуальной материи, но ведь не одними низменными или возвышенными чувствами живет человек. Разве деньги, например, никакой роли в нашей жизни не играют? Давайте поговорим завтра на эту простую житейскую тему. Договорились? А сейчас я обращаюсь к Валентине: Валюша, а где же обещанное возмездие насильнику? Мы ждем вашего рассказа.

   И все с интересом и ожиданием уставились на Валентину.

История четвертая,

   рассказанная номенклатурщицей Валентиной, содержание которой автор не считает нужным излагать наперед, тем более, что смысл ее — возмездие насильнику, Валентина сама поторопилась сообщить заранее

   Было это прошлой зимой. Пригласил нас на день рождения старый друг, майор милиции, живший и работавший в городе Пушкине. Муж поехал прямо с работы, а я задержалась на совещании и выехала позже, часов в восемь. Выхожу я на привокзальную площадь в Пушкине, там ни такси, ни автобусов. Мороз завернул, стоять на площади и ждать транспорта, когда люди уже давно гуляют и пьют за здоровье именинника, мне совсем не хотелось. Решила я на своих двоих добираться, благо наш друг Аркадий жил не слишком далеко. Не сообразила я только того, что идти-то парком надо, а этого в темное время лучше не делать — мало ли что…

   Бегу я вприпрыжку по парку и вдруг слышу за собой шаги, и снежок хрустит как-то подозрительно. Оглядываюсь — догоняет меня мужик в дубленке нараспашку, рожа красная, глаза белые. Ну, думаю, конец пришел либо мне, либо моей каракулевой шубке. Подбегает он ко мне, за шубку хватает, но не снимает, а лезет под нее, к титькам. И одновременно валит меня за куст на краю дорожки. Я орать, а он мне в лицо рычит: «Ори громче. Тут мои кореша неподалеку в беседке пьют: будет им царский закус, баба на троих. Гы-ы!» Еще и смеется, гад. Но я замолчала, только руками-ногами отбиваюсь, да где там! Шуба мешает, шапка на глаза налезла, ничего не вижу. А он уже причиндал свой выставил, тычет им мне в коленки, как ножкой от стула. Я причиндал-то этот руками от себя отталкиваю, а он своей рукой путь ему расчищает, трусы на мне рвет.

   Тут, в самый интересный момент, должна я сделать небольшое отступление. Была на мне каракулевая серая шубка, как я уже говорила, сапожки импортные, французские, по большому блату добытые, и лохматая песцовая шапка. Даже рукавички на мне из Канады, Костя прислал в подарок. Словом, одета я дама дамой. Но была на мне одна, прямо скажем, неприличность: канадские эти рукавички были пришиты к рукавам шубки на резиночках, как у первоклассницы. Я за собой знала привычку терять перчатки и рукавички при первой возможности, а эти, поскольку Костина память, мне потерять не хотелось: вот я и поступилась шиком ради памяти о милом дружке. Да так крепко пришила, вощеной ниткой, чтобы уж никак не потерять. Вот рукавичка-то меня и спасла, а насильника моего наказала.

   Я борюсь, значит, с ним, барахтаюсь в снегу без толку, шапку с глаз стряхнуть пытаюсь, а сама уже чувствую, что слабею, задыхаюсь и сердце к горлу подкатывает. И вдруг он как взвоет диким голосом: «А-а! Пусти, сука!» Рванулся и пуще взвыл. «Отпусти! — рычит. Ничего не понимаю, кто ж кого держит? Тут чувствую я, он руку мою зачем-то к себе потянул, к штанам своим расстегнутым. Я руку-то назад рванула, и тут он уж таким звериным голосом завыл, что я испугалась: а ну, как те, в беседке, услышат. «Тише ты!» — говорю ему, а сама пытаюсь понять, что ж это такое у нас вышло, что не я, а он отпустить просит? Он мои руки уже не хватает, но правую к себе тянет, хоть и не рвет уже. Я левой рукой шапку свою с глаз отодвинула, села в снегу и смотрю, в чем дело-то? Батюшки мои, и что же я вижу?! Рукавичка моя, резинкой захлестнулась ему за яйца и затянула их накрепко. Тут я поднимаюсь уже на колени и говорю ему: «А ну, вставай. Поигрался и хватит. Вставай и идем, а то хозяйство твое сейчас оторву!» Он послушно поднимается, держась обеими руками за это самое хозяйство. Слезы у него из глаз катятся, но больше не воет, только постанывает. «Отпусти, пошутил ведь я!» — просит. «Ты пошутил, а теперь я пошучу. Пошли». Вывела я его на дорожку, веду. На всякий случай — на вытянутой руке, чтобы он, опомнившись, своими лапами до меня не добрался. «Чего это у тебя, чем ты меня держишь?» — спрашивает он. «А это такое специальное средство от насильников, из Канады. Вроде наручников, называется «нахерники». Теперь ты от меня вырвешься только в кастрированном виде», Говорю так, а сама боюсь: если не поверит, то сообразит, что все равно он сильнее меня и уж как-нибудь вырвется, да еще мне за позор и боль отплатит. «Куда ведешь-то?» — «Иди, иди!» — покрикиваю я и дергаю за резиночку. Он ойкнул и дальше идет