Женский декамерон

до головокружения. Мужу она о том в письмах ни гу-гу. Приходит Женя-муж из армии, а у него в квартире два неожиданных жильца: новый муж Жени-жены и их грудной ребенок. Встал Женя-муж на пороге и не знает, что ему делать. То ли гнать их всех троих, то ли самому уходить? И горько ему, что так его ограбили, пока он там на страже родины выламывался. Постоял, подумал да и говорит.

   — Ладно, что уж тут поделаешь. Живите. А развод потом оформим.

   Женя-жена его не отпускает.

   — Куда же ты пойдешь, твоя ведь квартира. Подожди месяц, мы найдем комнату.

   — Где вы найдете? Кто вас пустит с грудным ребенком-то?

   — Ну, тогда хоть вещи возьми, вещи-то ведь тоже почти все твои!

   — А куда я их дену? По улице расставлю? Я в наше общежитие к ребятам пойду. Все равно на завод возвращаюсь. Авось не выгонят из общаги.

   — Женечка! Ну, хоть денег возьми у нас. Ты же ни с чем остаешься, что же мы, не люди?

   А новый смущенный муж места себе от стыда не находит, совсем растерялся. Сует он Жене-мужу бумажник раскрытый:

   — Вот все, что у нас есть, возьми, сколько сам решишь!

   Женя-муж поглядел на раскрытый бумажник, а там несколько десяток да лотерейный билет. Усмехнулся он и взял этот билетик.

   — Вот возьму на память. Если от чистого сердца предлагаешь, то, глядишь, и выиграю себе на утешение магнитофон или приемник. Буду музыку слушать.

   Взял он лотерейный билет, повернулся и ушел.

   А на другой день выходит газета с таблицей выигрышей. Женя-муж свой билетик сверил, да и глазам не поверил — «Жигули»! И неловко ему стало. Решил он сначала билетик лотерейный Жене-жене отнести, а потом передумал: он от судьбы удар принял. Так, может, это ему от той же судьбы подарок. Ну, он какой ни добрый, а не растяпа. Не стал он брать ни денег, ни машины, а пошел на Кузнечный рынок и предложил билет грузинам, которые там фруктами торгуют. Те мигом его свели с нужным человеком, продал он тому билет за пятнадцать тысяч, купил себе кооперативную квартиру, обстановку, и еще осталось на мотоцикл. Все мы за Женю-мужа радовались, а больше всех Женя-жена и морячок ее.

   Все порадовались, что справедливость иногда действительно торжествует очень скоро. Но Зина заметила:

   — Чаще, пока ждут хорошие люди этой справедливости от судьбы, плохие-то их так заклюют, что справедливостью покажется и счастьем, что тебя сегодня никто в трамвае не толкнул, что кассирша в магазине не обхамила.

   — Это верно, особенно насчет кассирш! — вздохнула Иришка. — Ох, боюсь я их с детства, девочки. Вот уже вроде и взрослая дама, а когда подхожу к кассе платить, всякий раз дрожу: обхамит или пронесет? Если с нашими продавщицами и кассиршами никакого чуда не случится, то я умру от инфаркта в магазине: так я тяжело магазинное хамство переношу.

   — А ты меньше по очередям болтайся! — посоветовала Эмма. — Знаешь, как я Нервы берегу? В очередь меня под автоматом не загонишь, хоть там ананасы дают! Если вижу, что в молочном магазине толпа, говорю себе: «Сегодня живем без молока!» Если в овощном — обходимся хлебом с колбасой. Зато сколько нервов экономится! Этих работниц торговли тоже понять можно: целый день перед глазами озверелая голодная очередь — любой сам озвереет.

   — Это верно, что грубость и у продавщиц бывает не от природы, а от жизни нашей озлобляющей, — заметила Неля. — Я вам расскажу про такую продавщицу. Ничего, что это тоже давняя, военная история?

   — Рассказывай!

История восьмая,

   рассказанная учительницей Нелей, повествующая о том, как грубая продавщица, которую ее двоюродный брат только по грубости и узнавал среди других продавцов, спасла ему жизнь

   Я эту историю знаю по рассказам родственников.

   У дяди Арона, который спас всю нашу семью, уведя от фашистов под землю, был сын Рафик. Тогда ему было двадцать лет. Рафик не хотел уходить со всеми в канализацию. С несколькими товарищами, украинцами и поляками, он хотел пробраться в леса к партизанам. Но ничего из их похода не вышло. Вернулись они во Львов, когда родных Рафика уже не было: кого не было в живых, кого увезли в лагерь, а кто спасся вместе снами. Домой Рафик идти не решился и стал скитаться по городу, ища пристанища. Старые знакомые и даже друзья, с которыми он хотел пробраться к партизанам, боялись его прятать. А зима была. Хоть и не велик мороз, не как в блокадном Ленинграде, но бездомному, плохо одетому и голодному Рафику всякий мороз грозил гибелью. Его иногда пускали на ночь, но утром выпроваживали. И вот однажды случилось так, что четыре ночи подряд Рафик не ночевал в теплом доме, а забивался в сараи и подвалы, прячась от патрулей. На пятую ночь он забился на чердак какого-то дома, где грелся, прижавшись спиной к печной трубе. Он уже задремал, пригревшись, когда услышал звуки выстрелов и понял, что по городу идет облава. А во время облав гитлеровцы особенно тщательно обшаривали чердаки и подвалы, выискивая евреев. Рафик понял, что с чердака надо уходить в любом случае. Он спустился на улицу и стал пробираться к окраине. Но по дороге шум облавы внезапно остановил его недалеко от бывшего дома. Он знал, что рядом была булочная, а во дворе, где был служебный вход, всегда лежала груда деревянных ящиков из-под хлебов. Он решил попытаться спрятаться среди них. Ему удалось добежать до этого двора, и как раз вовремя: по звукам он определил, что облава прошла по тем улицам, где он только что проходил. Рафик забился в пустые ящики и в изнеможении уснул, несмотря на мороз.

   Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза. Только начинало светать, но в полутьме он узнал склонившееся над ним лицо: это была молодая булочница, самая грубая из всех