корточках сидели телефонисты. Они то и дело откликались на какие-то вызовы.
— Садись, — сказал мне Горелов, указывая на грубо сколоченную скамейку. Она стояла перед столом, за который уселся он сам.
По тому, как Горелов встретил меня, я сразу понял, разговор будет серьезный, и не ошибся. Без долгих слов он приступил к делу:
— У тебя сколько орудий?
— Два… Но одно из них требует серьезного ремонта!..
— Так вот, тебе выделено из резерва еще одно орудие. Но за ним нужно послать на левый берег Волги… Понятно?..
— Понятно, товарищ майор. Разрешите идти?
— Нет, подожди.
Он вдруг испытующе и сосредоточенно посмотрел мне в лицо, как бы взвешивая, способен ли я на нечто большее, чем исполнение своих обычных обязанностей, а затем быстрым движением взял телефонную трубку.
— Пятнадцатого к аппарату! — отрывисто сказал он, и я удивился, хоть и не подал вида: пятнадцатый — это начальник политотдела бригады Сергеев. Какое у него может быть ко мне дело? Сергеев долго не подходил, майор нетерпеливо морщился, но, наконец, дождался. — Так, может быть, мы пошлем Костицина, — сказал он так, словно продолжал только что прерванный разговор. — У него как раз там и дело есть. Прислать к вам? Хорошо… — Слышал? Иди, — сказал мне Горелов, положив трубку. — Он тебе все объяснит.
И я пошел. Вернее, пополз между развалинами домов к подвалу, где находился Сергеев. Через пятнадцать минут уже в точности знал, что мне предстоит сделать. В бригаде не хватает партийных билетов, нужно привезти триста штук вместе с бланками личных дел. Мне выдали доверенность и баул из толстого брезента, с ушками на ручках, куда продевается шнурок для сургучной печати. Суховатый и немногословный. Сергеев строго-настрого приказал взять с собой бойца для охраны. Он, конечно, послал бы за партбилетами кого-нибудь из политотдела, но от прямого попадания бомбы в блиндаж погибли почти все его работники.
Я вернулся к себе, когда уже начало рассветать, сразу вызвал Фомичева и Соколенка, командира второго орудия. Мы посоветовались, как быть. Было решено, что Соколенок останется, — у него еще пропасть работы по ремонту механизма отдачи, а Фомичев поедет со мной на левый берег, и там мы расстанемся: он отправится за орудием, которое передается нам вместе с боевым расчетом, а я — за партийными документами. Кого бы взять с собой из бойцов? Когда я задал этот вопрос, Фомичев хитро усмехнулся, и я сразу понял, что мы подумали об одном и том же.
— Хорошо, — сказал я. — Пришлите его ко мне. Проверим еще раз человека.
Через несколько минут Логинов с автоматом на груди переступил порог моего блиндажа и доложил о прибытии. По правде скажу, я бы выбрал для этого дела кого-нибудь другого, кого больше знал. Но переправляться на левый берег было не так-то просто, паром почти все время обстреливался противником и, посылая на это испытание Логинова, Фомичев хотел доказать мне и всем остальным свою правоту. Что касается меня, то после ночи, проведенной в раздумье, я решил принять вызов. Пусть Логинов пойдет со мной, пусть будет рядом — я увижу, каков он есть, своими глазами, и сам составлю представление о нем.
Ехать нам пришлось вдвоем. Фомичев надолго застрял в штабе полка, выписывая необходимые документы. Ждать было некогда, и я в сопровождении Логинова отправился на берег Волги, туда, где к разрушенной пристани подходил паром.
Парома однако еще не было. Он только что отчалил от другого берега. Я видел вдалеке несколько плоских понтонов, с деревянным настилом, на длинном канате их тянул за собой буксир. На понтонах стояли грузовики, покрытые брезентом, а между ними сидели и стояли люди. Когда вблизи от понтона взрывался снаряд и кверху взлетал столб воды, люди падали на настил. А буксир, пыхтя, тащил и тащил за собой понтон так неторопливо, словно не было ему дела до стрельбы.
— Прямо на нервах играет, — сказал кто-то рядом.
В ожидании понтона на берегу скопилось несколько раненых и таких же, как мы, — у кого были дела на том берегу. Нам оставалось одно — терпеливо ждать, наблюдая, чем кончится игра со смертью, которая происходила посредине реки. Что ни говори, а ведь и нам вскоре, если понтон все же достигнет берега, придется испытать то же самое…
За все время Логинов не сказал ни слова. Он сидел поодаль, на камне, и, о чем-то думая, смотрел на другой берег… И вдруг я подумал, что почти ничего о нем не знаю. В стремительном беге времени и дел мне некогда было приглядываться к окружающим меня людям. Как часто бывало — ночью приходит пополнение и сразу же вступает в бой. А утром многие ранены и даже убиты. Эти люди рядом со мной всего несколько часов — пришли, сделали свое дело и ушли.
Я взял с собой Логинова, чтобы с ним поговорить, понять его, но он молчал, и в глубине души я был ему за это благодарен. Я так устал, что просто хотелось сидеть и молчать. В полукилометре шел бой, а здесь, на берегу, смотря на белые барашки медленно катящихся тяжелых волн, я чувствовал себя в глубоком тылу.
На левый берег мы перебрались без особых приключений, Я торопился. Следующий паром должен вернуться назад в пять часов вечера. Если мы опоздаем — придется ждать ночи. В половине пятого с тяжелым брезентовым баулом, опечатанным сургучными печатями, мы вновь стояли на берегу.
Быстро сгущались сумерки. Было холодно. Хотелось скорее добраться до своего блиндажа и отогреться у печурки. Логинов, в туго подпоясанном ватнике, тоже, видно, сильно продрог. По-прежнему он держался настороженно, был молчалив. За все время мы сказали друг другу несколько мало значащих фраз.
Паром долго не приходил. На берегу скопились машины с боеприпасами. Пожилой, усатый майор бегал от одного шофера к другому и срывающимся на ветру голосом приказывал рассредоточиться. Но его никто не слушал.
Вверх по Волге медленно прополз буксир, тянувший за собой на канатах от самой Астрахани две глубоко осевшие баржи с нефтью. Рискованное дело — тащить мимо Сталинграда баржи, каждая из которых — удобная цель для бомбардировщика, но другого пути нет. Добросовестно стуча машиной, буксир изо всех сил шел против течения. Несколько снарядов разорвались вокруг него и около барж, но огонь был неприцельный.
Скорей бы подошел паром. Наконец, его темная полоска медленно отделилась от правого берега и поползла к нам.
— Ну, Логинов, — сказал я как можно более бодро и дружелюбно, — давай не теряться. А то нас отожмут.
Он кивнул головой и промолчал.
Я показал усатому майору свои документы, и он пообещал, что пропустит нас на паром, хотя претендентов уже накопилось великое множество. Среди них был даже полковник из штаба фронта. Однако груз, который мы везли, не менее важен, чем боеприпасы.
Не буду рассказывать, каких трудов стоило нам войти на этот проклятый паром, сколько было споров и даже ругани. Майор совсем охрип. Наконец на помост въехало несколько машин, они встали рядом. Между ними разместились люди.
Механик запустил мотор буксира, паром вздрогнул и медленно пополз к середине реки. Я смотрел на мальчишеское узкое лицо Логинова и чувствовал мучительную неловкость от бессилия заставить его говорить со мной так, как мне хотелось. А мне хотелось, сердито и значительно сдвинув брови, внушать ему истины о необходимости выполнять свой долг, о том, что надо быть смелым, стойким, исполнительным. Я готов был к тому разговору, который называл: «по душам». А Логинов стоял «застегнутый на все пуговицы». Его руки лежали на автомате. Он спокойно смотрел в бурлящую за кормой воду и совсем не смотрел на меня. Это меня сердило. Черт подери! В конце концов — я командир. Хочешь ты или не хочешь, но ты меня выслушаешь… Но в этот момент случилось нечто, что заставило меня забыть о своем намерении.
