Марика лед начал бурно плавиться от жалости — он сидел рядом с Бобби взъерошенный и несчастный, хоть изо всех сил старался храбриться.
«Я нашел несколько кадров, снятых в позапрошлом году, — объявил он, едва Габи устроилась среди многочисленных пластиковых мешков и картонных коробок, замусоривших главное сиденье. — Я тогда ездил в Германию к маминым родственникам, их поселили в страшной глуши. Мой дядька работает на речной ферме, где разводят форель. Там я эти кадры и снял, — они в точности подходят для моей курсовой работы, но пленка куда-то затерялась. Я думал, навсегда. А сегодня перебирал старые книги и нашел ее — она завалилась за книжную полку. Вот удача, правда?»
В голосе его прозвучала надежда, что все еще может обойтись. И Габи, которая этой надежды не разделяла, лишний раз пожалела, что именно сегодня она должна сопровождать Перезвонова в Иерусалим. Едва они подъехали к дому Бобби, он подхватил свои пакеты и коробки и отправился на кухню «сервировать чай», а они с Мариком занялись установкой кинопроектора и балансировкой экрана.
После чая, который оказался вовсе не чаем, а роскошной трапезой из четырех блюд, все трое уселись в удобные кресла, приспособленные для избалованных американских задниц, и Марик включил аппарат. «Этот эпизод называется «Гусь святого Мартина» — сказал он, подражая голосу профессионального диктора.
В зеленой долине, стиснутой с двух сторон высокими лесистыми холмами, мирно щипали траву десятки молодых гусей, еще не достигших размера взрослого гуся. Они выглядели ребячливыми и кроткими.
«Эти милые молодые гуси вылупились из яиц совсем недавно, в начале весны, — продолжал свое повествование Марик. — И ни один из них не подозревает, почему их хозяева так нежно и любовно о них заботятся. Ведь они еще не прожили на свете и года, откуда же им знать про веселый осенний праздник святого Мартина, во время которого каждый немец имеет право на ароматную порцию печеного гуся, фаршированного яблоками и каштанами? Но иногда в мирном гусином обществе вспыхивает немотивированная тревога».
При этих словах Марика один из гусей, как по команде, вытянул шею вперед и вверх и начал с громким гоготом хлопать крыльями. Услышав его гогот, несколько других гусей в разных концах долины тоже вскинули головы и захлопали крыльями. В ответ первый гусь, все так же гогоча и рассекая крыльями воздух, двинулся мимо своих беззаботно пасущихся собратьев вверх по течению быстрого ручья, бурлящего в центре долины. Несколько гусей последовали за ним, оглашая воздух трубными криками и хлопаньем крыл. Их поступательное движение постепенно увлекало за собой все новых и новых соучастников, присоединяющихся к общему хору, и через пару минут мирная стая превратилась в боевой отряд, отважно марширующий под звук собственных фанфар.
«Га-га-га!» — слаженно и звонко кричали они, все, как один, полные решимости постоять за свою жизнь, и дружно отбивали гусиный шаг. Распахнутые крылья полоскались на ветру, как флаги.
«Мы требуем отменить праздник святого Мартина! Долой праздник святого Мартина!» — перевел их боевой клич Марик. Но гусиной решимости хватило ненадолго. Сперва один гусь отвлекся и, наклонив шею, клюнул какое-то зернышко, мелькнувшее среди стеблей, за ним второй, и вот уже весь боевой отряд, позабыв о своих гражданских правах, растекся по берегу ручья в поисках подходящей травы.
«Представление окончено, бунт рассосался сам собой, — сказал Марик и выключил проектор. — Теперь уже ничто не помешает испечь их в день святого Мартина».
Габи глянула и часы и ахнула, — все они опаздывали, она на концерт, Бобби и Марик на суд. Оставив на столе гору грязной посуды, они помчались вниз, к машине. «Ни пуха, ни пера!» — крикнула Габи Марику на прощанье и, остро чувствуя свою вину перед ним, поцеловала колючий рыжий ежик у него на макушке.
«Давно ваша жена знакома с покойным?»
«Около трех недель».
«А точнее?»
«Вам число назвать? Числа не помню».
«Где они познакомились?».
«На вечеринке у наших друзей».
«А до того они не были знакомы?».
«Нет».
«Вы думаете или знаете?».
«Конечно, знаю».
«Муж не всегда осведомлен, с кем его жена знакома, с кем нет».
«Что вы хотите этим сказать?».
Пшеничные усы, наглые славянские глаза в косой прорези век, — прошу пане, матка боска! — хоть иврит и натуральный, но бабушка, похоже, была не без греха. Вот о бабкиной нравственности бы и заботился, а не о нравственности моей жены. Полицейский прочел дерзость в глазах, вспыхнул сердито, но границ не перешел, только перо быстро-быстро забегало по странице, выводя загогулины справа налево.
«Почему левой рукой?» — отвлекся Дунский некстати и прослушал вопрос.
«Простите?».
«Каков был характер отношений между вашей женой и покойным?».
Думаешь, как у твоей бабушки с польским хлыщем из Быгдоща? Так вот, хрен тебе, матка боска, — это про себя, а вслух смирней смирного:
«Она читала его стихи на литературных вечерах».
«Почему именно она?».
Действительно, почему именно она?
«Странный вопрос — она актриса, это ее профессия».
«У нее был контракт?».
«Вы как-то слишком уж по-деловому. Мы, русские, не так меркантильны».
«А покойный платил ей?».
«Что-то, кажется, платил».
«И вы не интересовались?».
«Я в денежные дела своей жены не вмешиваюсь».
«Вы, что, ведете раздельное хозяйство?».
«Вы, надеюсь, о женской эмансипации слышали? Или не приходилось?».
Дерзость пропустил мимо ушей, даже глазом не моргнул.
«Изложите, пожалуйста, подробно, как это произошло, что покойный предложил вашей жене читать его стихи на литературных вечерах».
Куда копаешь, вельможный пане? Дело хочешь на меня сшить? Так выкуси — хрен накопаешь!
«Почему вы меня об этом спрашиваете? Ее и спросите».
«Потому что он началось это в вашем присутствии».
И тронул пальцем исписанные листы, лежащие перед ним на столе. Вот оно что — Ритуля! Недаром ведь по пути сюда мелькнула перед глазами тень в коротких сиреневых штанишках, но тут же шарахнулась прочь и затерялась в толпе. Он даже подумал было, что просто померещилось сходство в стремительном цокоте копытец — с чего бы ей от него прятаться? А выходит, было с чего!
«Значит, вы уже знаете, что в моем присутствии. Чего же вам еще надо?».
«Вы бы со мной поменьше пререкались — я веду следствие по делу об убийстве».
«Какое отношение к убийству имеет чтение стихов на литературных вечерах?».
«Именно это я и пытаюсь выяснить».
«Вы хотите сказать, будто я убил Перезвонова за то, что моя жена читала его стихи? Спасибо, что вы не обвиняете меня в убийстве поэта Пушкина — его стихи она тоже читала, причем гораздо чаще».
Узко прорезанные глаза на миг оторвались от замысловатых загогулин (Никогда не выучу! Умру, а не одолею!). Рука написала еще несколько закорючек, глаза перечитали написанное:
«Говорите, она читала стихи поэта Фошкина и его тоже убили? Мы поговорим об этом позже, я что-то
