Приняв решение, Мария Андреевна прошла в свою спальню и приблизилась к стоявшему в углу большому, обитому железом сундуку. Открывшееся ей зрелище заставило княжну грустно вздохнуть.
Сдерживаемые в какой-то мере капитаном Жюно и, отчасти, сочувствием к молодой хозяйке, уланы мародерствовали не слишком открыто и не применяя грубой силы – не так, как орудует на пасеке медведь, но так, как действует забравшаяся на кухню стая крыс. Встречаясь с княжною во дворе и в доме, солдаты улыбались, весело ей козыряли и говорили приветливые слова, но стоило ей скрыться из глаз, как еще какая-нибудь часть имущества Вязмитиновых бесследно исчезала в солдатских ранцах и в нагруженных до отказа повозках. Считалось, что в спальнях хозяев их беспокойные постояльцы не бывают; на самом же деле никакие приказы капитана Жюно не могли удержать находящихся на завоеванной территорий солдат от мародерства, и спальня княжны,, в которую она теперь заходила нечасто, не избежала участи других помещений в доме.
Запертый на висячий замок сундук был взломан, и откинутая к стене полукруглая крышка напоминала пасть африканского зверя гиппопотама, из которой вместо травы и прочей гиппопотамовой пищи на пол свешивались впопыхах оброненные или просто не приглянувшиеся мародерам вещи. Затеплив свечу, княжна стала разбирать эту перепутанную, истоптанную сапогами груду, отыскивая нужное и с удивлением замечая, что не испытывает никакого сожаления. Ее любимые платья были украдены или испорчены, соболья шубка пропала бесследно, как и многое другое, но Мария Андреевна боялась лишь не найти то, что искала.
Ей, однако же, повезло. Нарядный красный сарафан и расшитая по рукавам и вороту праздничная рубашка не привлекли внимания мародеров. Красные козловые сапожки, дополнявшие этот якобы крестьянский наряд, исчезли, но княжна решила, что в темноте сойдет и так. Переодевшись, она ловко обвязала голову белым платком, сделав узел сзади на шее и оставив открытым только лицо до бровей. Поглядевшись в зеркало, княжна улыбнулась, довольная собой: непривычная одежда, и в особенности платок, изменили ее до неузнаваемости.
Оставалось лишь проверить, совпадет ли ее мнение с мнением часового.
Мария Андреевна подошла к окну и выглянула наружу. Лагерь французов спал. Ненужный костер на заднем дворе почти совсем догорел и светился в темноте большим красным пятном. Княжна заметила, что темнота уже не была темнотою: небо на востоке начинало светлеть, короткая летняя ночь катилась, как ей и было положено, к рассвету, а это значило, что времени у Марии Андреевны осталось всего ничего.
Она хотела задуть свечу, но потом передумала. Свеча наверняка была ясно видна со двора и не могла остаться незамеченной ходившими там караульными. Французы знали, что княжна не спит – если, конечно, их это интересовало. И, если их это интересовало, им лучше было думать, что она находится в своей комнате.
Обеспечив себе, таким образом, нечто наподобие того, что англичане называют алиби, княжна тихо выскользнула из комнаты. Уже спускаясь на цыпочках по лестнице, она подумала, что при ней нет даже ножа, но тут же сердито тряхнула головой и пошла дальше: мысль о ноже была детская, достойная вот именно героини скверного романа, а в реальной жизни совершенно неприменимая. Нож можно было разыскать и взять с собой, но что она стала бы с этим ножом делать, княжна не знала. Переступая со ступеньки на ступеньку, она на минуточку представила себе, как подкрадывается сзади к часовому и бьет его, живого, ножом в спину. Это получилось так жутко, что Мария Андреевна даже остановилась посреди лестницы, почувствовав, как под ней вдруг разом ослабли ноги. Она более не испытывала к французам даже той небольшой симпатии, которая была у нее к ним ранее, но это еще не означало, что она готова была убить человека.
“Ах, это все пустое, – подумала она, стоя на лестнице и держась за перила. – А на самом деле все просто: для того, чтоб убить человека, солдата, это надобно уметь сделать, а я не умею. Что я не хочу резать его ножом, потому что сказано “не убий”, так это вздор. Если мой замысел будет удачен, я убью этого незнакомого мне солдата вернее даже, чем если бы ударила ножом. Не я убью, а убьют другие с моей помощью, но разве это не одно и то же? А если у меня ничего не получится, то убьют их, этих других – Вацлава и его кузена. И выйдет опять, что это я их убила, потому что могла спасти и не спасла. Что же получается? Получается, что выхода у меня никакого нет: и так, и этак виновата. Как же это?..”
Княжна знала ответ. Он был весьма прост и заключался в крылатой французской фразе: на войне как на войне. Фраза эта была ей знакома и казалась раньше пустым звуком, хотя и исполненным романтической мужественности. Теперь же смысл этой короткой фразы предстал перед Марией Андреевной во всей своей ужасной простоте. Война есть война, на войне люди только тем и заняты, что убивают, грабят и мучают друг друга. И если ты, по собственному желанию или невольно, участвуешь в войне, тебе приходится выбирать сторону, за которую ты воюешь, и вместе со всеми убивать тех, кто воюет против тебя. И, раз уж взялся воевать, надобно быть честным перед собой и знать, что и зачем делаешь.
“Знаю ли я, что я делаю и зачем?” – спросила себя княжна и тут же сама себе ответила: “Да, знаю”.
Она сумела, оставшись никем не замеченной, выбраться на задний двор. Дверь холодной находилась за углом; с того места, где притаилась княжна, видно было только полукруглое окошко у самой земли, в котором раньше можно было иногда увидеть какое-нибудь бородатое, с подбитым глазом, бледное с похмелья лицо, выражавшее притворное раскаяние и желание поскорее выбраться на волю. Теперь это забранное толстой вертикальной решеткой незастекленное окно было пустым и черным.
Мария Андреевна собиралась уже подойти к окну, когда из-за угла послышались неторопливые шаги, и оттуда показался часовой в расстегнутом у шеи мундире и сдвинутой почти до самых глаз уланской шапке. Княжна обратила внимание на то, что видит часового почти совсем ясно, и поняла, что рассвет уже близок.
Нужно было торопиться. Когда часовой, пройдя немного вперед, развернулся и скрылся за углом, двигаясь в обратном направлении, княжна тенью скользнула из своего укрытия к окну холодной. Тут ее обожгла новая мысль: а что, если оба кузена все еще лежат в беспамятстве или просто спят? Как быть тогда? Что толку открывать дверь людям, которые не могут через нее выйти?
Присев у окна на корточки, княжна пошарила вокруг себя рукой и, нащупав камешек, бросила его между прутьями решетки в черную темноту полуподвала. Она слышала, как камешек стукнулся о каменный пол. Спустя секунду из темноты появились чьи-то руки и схватились за прутья. Мария Андреевна, хотя и ожидала этого, отпрянула в испуге, но тут вслед за руками показалось испачканное чем-то черным лицо Вацлава Огинского. Княжна с новым испугом поняла, что это черное была засохшая на лице кровь, сочившаяся из вновь открывшейся раны.
Молодой Огинский не сразу узнал княжну, доказав тем самым, что ее маскарад удался. Несколько секунд он вглядывался в нее, а потом, узнав, резко подался ближе к прутьям решетки, прижавшись к ним лицом.
– Княжна? – не веря себе, шепотом воскликнул он. – Мария Андреевна? Как вы…
