процесс «кнедликования» явно шёл уже не первый час.
— Бог в помощь! Что-то вы нынче припозднились: добрые христиане спать ложатся, а вы, похоже, трапезничать собрались? Смотрите, оштрафуют меня из-за вашего куховаренья!..
Молодёжь отреагировала на моё появление весьма активно: Зденек, уронив ложку прямо в котелок с варевом, радостно вопя нечто приветственное? кинулся помогать мне снимать плащ, одновременно исхитрившись подсунуть взамен грязных берцев валяные шерстяные «копытца». Дашка, резво поднявшись со скамьи и торопливо поклонившись, стояла потупившись, судорожно отирая фартуком тесто с пальцев. Не, ну нормальная реакция? Вот не ожидал…
— Э, ребята, вы это чего вдруг? Приступ чинопочитания и аксакалолюбия? Так я покамест не совсем аксакал — белой бороды не отрастил, да и никакой иной тоже…
— Але пан мастер шутит?
— Шучу, шучу. Но всё равно — переобуться я и без посторонней помощи способен, не старик, чай. Лучше вы мне всё же на вопрос ответьте: с чего вдруг после заката принялись кнедлики стряпать-то? В братстве узнают — не вас, а меня оштрафуют…
Данка вновь почтительно склонила голову:
— Пане Макс, не тревожьтесь! То матушка повелела в запас кнедликов наварить и прокоптить, из той муки, что на Зденковы ученические грОши купила. Аще пана мастера дома нет, а очаг пустует… Вот только смала не поспели.
«Так-так, понятненько… Что ни говори, а съёмное помещение есть съёмное помещение. Хозяйка считает себя вправе распоряжаться им по своему усмотрению. Вот только в наше время утверждалось, что всему виной остатки советского менталитета. Врали, выходит. Ну, да по телеящику правду вообще редко услышишь, а если когда и мелькнёт — так сдобренная ложью как „оливье“ майонезом».
— Ладно, допустим. Но отчего, в таком случае, мой ученик — а Зденек, после заключения договора, в первую голову мой ученик, и лишь во вторую — твой брат, — занимается не своими прямыми обязанностями, а кнедликами?
— Так ведь, пан мастер, я всё переделал, что велено было! Ещё до литургии переделал!
«Да, зря на пацана нарычал… Неудобно даже. А что делать? Чтоб служба мёдом не казалась — не одними пряниками, в смысле кнедликами, кормить»…
— Так. Добро. Что всё переделал, за то хвалю. Рассказывайте, что тут без меня было? Сосед не заходил со сковородками?
— Какой сосед? Их же много…
— Да Липов-кузнец, что рядом с нами живёт, какой же ещё.
— Нет, не заходил. Проходимцы какие-то заглядывали, всё кожаные ярлыки клянчили. Ну, да мы их отворотили, сказали, что без вас — ничего не дадим.
«Блин горелый! Про актёров-рекламщиков я и забыл! Вот же ж башка дырявая!»
— А они, те, которые за ярлыками приходили, ничего не оставляли для меня?
— Верно дело, всё норовили какой-то горшок оставить, але ж мы не приняли: кто их ведает, что в той посудине! Не дай Господь — зелье наговорное аль ещё какая погань.
Ну вот, ещё и порох мимо меня «пролетел». Хоть и плохонький, а жалко: за него ведь деньги плачены. Нет, пора что-то делать с такой рассеянностью: для склероза ещё возраст не тот.
Ну ладно, будем исправлять недоделки авральным методом.
— Значится, так, объясняю диспозицию: ты, Дашка, зараз прибираешь тут всё, во избежание. А то, не дай бог, кто прознает про вашу вечернюю готовку и сообщит куда следует. Оно мне надо — оправдываться перед цеховым начальством? После поднимаешься наверх — и спать! А мы со Зденеком ещё кое-что по мелочи смастерим. Зденко! Где то клеймо, что мастер Липов сделал? Тащи-ка его сюда. А сам возьми-ка нож и нарежь вот эту кожу квадратами размером с пол-ладони. Уяснил?
— Слушаю, пан мастер! — Поняв, что расправа откладывается, будущий подмастерье повеселел и споро принялся за работу.
Я же тем временем пристроил железный прут с наваренной площадкой, где красовалась увенчанная четырёхконечным крестом чаша, на раскалённых угольях очага. Сам же прихватил хозяйский топор и принялся за колку дров. А что вы хотели: газопроводов тут ещё не изобрели, впрочем, и создания электроплиток в ближайшем будущем не предвидится. Да и каменный уголь в дефиците: ближайшие известные лично мне залежи — аж в будущем Донбассе, там, где сейчас вовсю резвятся кочевники Дикого Поля. Вроде бы в Руре уголь и железная руда в количестве имеется — но туда фиг проберёшься: враждебные земли… Так что хочешь — не хочешь, а придётся заниматься «ушу в стиле пьяный дровосек».
Впрочем, силой я не обижен, так что такие упражнения мне только на пользу. «Э-ге-гей, привыкли руки к топорам!». Штабель наколотых полешков и порубленного хвороста постепенно выстраивался вдоль стены. А что вы хотели: это ж Европа, здесь на улице поленницу не сложишь, в два счёта прихватизируют. А дровяной сарай у Костековых проектом не предусмотрен. Вот и приходится полезную площадь будущего трактира топливом захламлять.
От увлекательного занятия меня отвлёк ученик, распустивший-таки на куски всю свиную кожу. Не скажу, что работа была сделана аккуратно: «гулял» размер, да и форма будущих «купонов на скидку» была далека от идеальных квадратов, однако парень постарался в меру своих сил, умудрившись затупить клинок, но даже тупым ножом прорезать глубокие царапины в столешнице.
Раскалённое клеймо с шипением впивалось в квадратики, запах палёной кожи распространился по всей комнате. В общей сложности у нас получилось сорок две «трактирных контрамарки», дюжину из которых отложил про запас, а тридцать оставшихся приготовил для вручения франтам.
В остатний раз на сегодня «припахал» ученика, чтобы тот сходил на реку — юное поколение ухитрилось истратить почти весь запас воды. Пока Зденек выполнял поручение, замочил к завтрему треть горшка гороха и уже приготовился укладываться ко сну, как услышал скрип внутренней двери за спиной…
Что-то я психованный какой-то стал: негативно воспринимаю неожиданные звуки в тишине и полумраке комнаты, освещённой только отблесками затухающего очага. Жизнь тут нервная…
Резкий разворот с уходом с траектории возможного удара, пальцы сами смыкаются на рукояти ножа, взгляд ищет потенциального противника — и встречается со взглядом огромных жемчужно-серых глазищ.
Вот же ж блин горелый! Перелякался, как маленький… Аж неудобно.
— Дашка, ты чего здесь? Сказано же было: пора спать!
Стоит. Молчит. Пальцы со скоростью швейной машинки теребят кончик выбившейся из-под платка русой косы, то заплетая, то вновь расплетая. Щёки пунцовые, что тот светофор — даже во мраке видно. Наконец подошла поближе, сглотнув, заговорила, запинаясь:
— Пан мастер… Макс… Я тогда пана мастера тряпкою, а пан мастер столько помогает, Зденка секретам учит, всё по-справедливому творит, в магистрат жаловатьcя не стал… Прости меня, Макс, дуру такую, за-ради Господа и Марии Девы! Сама не знаю, как в тот раз рука поднялась, и сегодня тоже могла же подвести тебя с этими кнедликами…
Стоит, краснеет, роняет слова, явно недоговаривая… Не только красивая, но и скромная: сказывается патриархальное воспитание. Все мои знакомые девушки остались в двадцать первом веке: конечно, были среди них и весьма симпатичные — хотя и подправлявшие естественную красоту косметикой — но самая «зашуганная серая мышка» из их числа по сравнению с Дашкой показалась бы чересчур развязной и вульгарной.
Ну, как такое чудо не пожалеть?
Уже и глаза на мокром месте. Понятное дело — девушка. Натура лирическая и ранимая…
— Да ладно, Даш, что ты, в самом деле… Ну, бывает…
— Макс, ты правда не сердишься на меня? Не сгинешь никуда? Когда ты в прошлый раз уезжал — думала, что пропал. А когда вернулся, то ничего не говорил, а на расстегайке у тебя — кровь. Зачем ездил, что делал — не спрашиваю, то мужские дела… Но зачем драться-то? Ты же мастач, не вояк, ведь убьют! А я… а мы опять одни останемся… уууу…
Осторожно приобнял это чудо, придержал. Уткнулось лицом, уже толком ничего сквозь всхипы не
