так и остались незанятыми.
Я не выдержал и спросил:
— Андрей Филиппович, скажите, пожалуйста, почему на эти два стула вы никому не даете садиться?
Все сразу умолкли. Старший офицер переглянулся с блондином, потом посмотрел на всех остальных и, словно на что-то решившись, оказал:
— Это, Никита, места твоего отца и Серго Гурамишвили. Они в отлучке, но мы надеемся на их возвращение. Вот почему для них накрыты приборы и им оставлены обед, ужин…
— И даже бутылка коньячку! — подхватил мой сосед.
Андрей Филиппович строго взглянул на Лаптева, но подтвердил:
— Да, найдется и коньяк. Ты хочешь еще компота, Никита?
— Нет, спасибо, я не хочу.
Старший помощник поднялся из-за стола и подошел к пианино.
— Не поиграете ли нам, Владимир Александрович? — обратился он к композитору.
Композитора не пришлось упрашивать. Он сел за пианино и запел:
Андрей Филиппович подошел ко мне, обнял за плечи.
Офицеры подхватили:
Мне показалось, что они поют об отце, о моем отце, который если бы был здесь, тоже пел бы вместе со всеми и веселил бы всех своими шутками, и сидел бы вон на том месте, где стоят нетронутые тарелки, прикрытые чистой салфеткой…
— Никита, — спросил Андрей Филиппович, — ты что? — Он провел по моей мокрой щеке жесткой теплой ладонью. — Успокойся. Ну, прошу тебя, успокойся! Отец вернется. Говорю тебе — он вернется. Прошу прощения, — сказал Андрей Филиппович офицерам.
Надев фуражку, он проводил меня до каюты и легонько постучал в дверь.
— Войдите, — ответил Фрол.
Андрей Филиппович пожелал мне спокойной ночи.
Живцов приподнялся с койки:
— Кто тебя врать научил?
— Ты о чем?
— Фамилию мне соврал?
— Почему соврал? Я не врал.
— А зачем говорил — ты Никитин, когда ты Рындин?
— Я сказал, что меня зовут Никитой. А фамилии ты у меня не спрашивал. Ну да, я Рындин.
— Ты бы сразу так и сказал! Твой отец — настоящий катерник!
Фрол протянул мне руку.
— Буду с тобой дружить. Ты где пропадал?
Я сказал, что разыскал дочку капитан-лейтенанта Гурамишвили.
— Видал. Щупленькая такая. Ты разве знаешь ее?
— Еще с Ленинграда.
— Старые знакомые, значит? А по-моему, — оказал он значительно, — настоящему моряку с девчонкой дружить — это все равно, что коту подружиться с мышонком. Ну, чего стоишь? Ты ложись.
Я разделся и забрался на верхнюю койку. За иллюминатором плескалась вода. Я хотел спросить Фрола об отце, но не мог выдавить из себя ни слова.
— Спишь? — спросил снизу Фрол.
— Нет, не сплю.
— Спи. Подъем в шесть часов. Ты что во сне смотреть будешь?
— То есть как это «что смотреть буду»?
— Я что хочу, то и гляжу, — сказал Фрол. — Захочу Африку — вижу Африку. Захочу Америку — смотрю про Америку Захочу поесть — подают на стол всякие вкусные вещи, — он щелкнул языком, — печенку в сметане, пироги с ливером, мороженое вишневое…
Я никогда не слышал, чтобы во сне можно было видеть все, что захочешь. Фрол, оказывается, сам заказывает себе сны!
— Вот сегодня, например, — продолжал Живцов, — желаю я видеть Индию: слонов, тигров, пантер, ягуаров, удавов… факира с дрессированными гадюками. Ты знаешь, я раздразню тигра — он погонится за мной, рычит, визжит, а я возьму да проснусь. Ну, тигр и остается в дураках. Не спишь?
— Нет, не сплю, Фрол…
— Что тебе?
— Вернется отец?
— Твой?
— Да, мой.
— Бывает — возвращаются, а бывает — и нет. Вот мой — не вернулся.
Молчание.
— Фрол!
— А?
— А меня возьмут на катер, если я попрошусь?
— Не знаю. Может, возьмут. А меня мой усыновитель вызывал. Поедешь, говорит, обязательно в Нахимовское. Что с ним поделаешь! Поеду! А не понравится — сбегу.
— Сбежишь?
— Определенно сбегу. Куда?
— На Малую землю.
— Куда, куда?
Фрол не ответил. Он уснул, так и не объяснив, что это за Малая земля, и, наверное, видел во сне леопарде и факира с гадюками.
Глава одиннадцатая
«ПЕРЕД ТОБОЙ ЛЕЖИТ ШИРОКАЯ ДОРОГА В МОРЕ»
Фрол поднялся чуть свет и подергал меня за ногу.
— Бывай здоров. Ухожу в море.
— Далеко? — спросил я.
— Отсюда не видно.
Я соскочил с койки и побежал умываться. Когда я вернулся, Фрола в каюте не было.
