Когда мы собрались уходить, сапожник и его жена набили яблоками наши карманы. Мираб показал нам дорогу.
Как и говорила когда-то Стэлла, Муштаид оказался большим парком на берегу Куры. Здесь пахло свежими листьями, дождем и фиалками. Галки перелетали с дерева на дерево. Ребята бегали по дорожкам с мячами, обгоняли друг друга в деревянных автомобилях. Вдали пронзительно завизжал паровоз.
— Пойдем на станцию, — предложил я.
Мы поднялись на высокую деревянную платформу.
Девочка в форменной куртке, в красной фуражке, с жезлом в руке увидела нас и направилась нам навстречу.
— Товарищи нахимовцы! — начала она торжественно. — От имени пионеров нашей дороги… Никите! — воскликнула Стэлла, узнав меня. — Никито, генацвале! — повторяла она, забыв про свое торжественное приветствие. — Не-ет, до чего же ты вырос и до чего тебе идет форма! Настоящий моряк!
— Мы были у тебя дома, — сказал я, стащив с руки перчатку и пожимая ей руку. — Отец сказал — ты дежуришь.
— Да, но я скоро освобожусь. Отправлю поезд и сменюсь.
Она вопросительно уставилась на Фрола.
— Это Фрол Живцов, мой товарищ. Он воевал два года.
— Не-ет! — удивилась Стэлла. — В первый раз вижу мальчика, который воевал два года.
— Не веришь? — насторожился Фрол.
— Верю, — ответила Стэлла. — Ты стрелял из пушки?
— Я был рулевым на торпедном катере. Ты, наверное, не знаешь, что это за штука?
— Нет, — простодушно призналась Стэлла. — А что это?
— За ним не угонится и курьерский поезд. За кормой вот такой веер пены! И водой с головой заливает.
— Наверное, весело служить на катере?
— Будь спок, веселого мало. Только и гляди, чтобы не попасть в вилку!
— А что такое «вилка»? — спросила заинтересованно Стэлла.
— Это когда снаряды падают и с бортов, и с кормы, и с носа. Понятно?
Стэлле, наверное, было непонятно, но она не переспросила.
— Когда командира ранило, Фрол сам привел катер в базу, — похвастался я другом.
— Не-ет! Сам? Вдали послышался гул.
— Я должна поезд отправить, — спохватилась девочка. — Прокатиться хотите?
Я призадумался: подобает ли нам, нахимовцам, кататься в детском поезде? Но мне до смерти захотелось.
Фрол мигом разрешил все сомнения.
— Желаем, — ответил он без раздумья. — А можно?
— Конечно, можно!
Сверкающий медью паровоз, пыхтя, остановился у платформы. Машинисту в форменной фуражке было лет двенадцать, не больше.
— Садитесь!
Нас не пришлось просить во второй раз. Мы мигом уселись в открытый вагончик.
— Я буду вас ждать! — закричала Стэлла и взмахнула флажком.
Паровоз свистнул, и поезд тронулся в путь.
— Смешная… — сказал Фрол. — Смотри ты, девчонка, а туда же… начальник станции!
Мелькали деревья, пруды, в которых плескались утки. Поезд проскочил коридор из зеленых веток, вылетел на поляну, по которой бродил олень, потом очутился в тоннеле, и нас обдало в темноте теплым дымом. Вдруг в глаза нам ударил свет, и мы увидели, что мчимся по берегу бурливой Куры, которую медленно переплывает паром. Паровоз свистел, вагончики трясло и качало. Поезд снова нырнул в зеленую чашу, прогрохотал через мостик, повисший над ручьем, мимо скал, покрытых пестрым мхом, и резко затормозил, остановившись у той самой станции, с которой отправился.
Стэлла ждала нас на платформе. Теперь она была без красной фуражки и ее черные косы висели до пояса.
— Куда мы пойдем? — спросила она. — В цирк? В зоопарк? На фуникулер?
— На фуникулер, но сначала зайдем за Антониной, — предложил я.
— Это дочка художника?
— Нет, его внучка.
Мы пошли по аллее. За нами шли любопытные. Стэлла болтала без умолку. Возле киоска с пирожками она спросила:
— Вы есть хотите?
— Не хотим, мы уже рубали, — ответил Фрол.
— Не-ет, почему ты так странно говоришь? — удивилась Стэлла. — Раньше сказал «будь спок», а теперь — «рубали». Я тоже один раз пришла в школу и сказала учительнице: «Вот я и притопала». Она рассердилась и спросила, знаю ли я, что такое настоящий русский язык, и читала ли я Пушкина. И правда, ведь Пушкин никогда бы не написал таких слов. У него все слова как музыка, правда?
Против этого нечего было возразить, и у Фрола даже губа затряслась, а веснушки побагровели. Раньше не раз ему говорили Кудряшов и Протасов, что если он думает, что «будь спок», «рубали» и другие словечки — «флотский язык», то он глубоко ошибается, таким языком не разговаривают на флоте, но Фрол пропускал замечания мимо ушей. И вдруг девочка, встретившаяся ему в первый раз, со всей откровенностью сказала ему то же самое.
Троллейбус был переполнен, и кондукторша не хотела открывать дверь, но нам она все же открыла. Когда мы вошли, какой-то сердитый старик спорил с женщиной в шляпке с перьями. Заметив нас, они перестали ссориться и заулыбались. Взглянув в окно, я увидел, что троллейбус поднимается вверх по крутому подъему. Мы вышли на остановке у Дома офицера и пошли в гору, все в гору, мимо домиков с галерейками, пока не увидели знакомый белый дом в глубине двора. Тут было очень тихо. Я позвонил.
Тамара, отворив дверь, сначала, так же как и Мираб, не узнала меня, но потом всплеснула руками, заахала и сказала, чтобы я заходил.
— А это твои друзья?
— Это Фрол и Стэлла. Им тоже можно?
— Конечно, можно. Вот Антонина обрадуется!
Мы поднялись по лестнице, прошли по стеклянной галерее и оказались в знакомой комнате. Окна были раскрыты настежь. Старого художника не было. Кресло стояло пустое.
— Антонина! — позвала Тамара. — Иди скорей, посмотри, кто пришел. — Тяжелая занавесь зашевелилась.
— Никита! — радостно воскликнула Антонина, выбежав из своей комнаты. Она была одета в розовое, воздушное платьице, и ее русые волосы выгорели от солнца. Веснушки появились на переносице. — Да ты моряк! Ты давно приехал?
— Зимой.
— И не приходил!
— Нас не отпускали. Но сегодня мы пришли за тобой. Эго Фрол, это Стэлла. Идем на фуникулер.
Стэлла крепко пожала руку Антонине, а Фрол никак не мог сдернуть перчатку и так и поздоровался — рукой, наполовину застрявшей в перчатке.
— Я сейчас спрошу дедушку, — сказала Антонина. — Он, наверное, захочет с тобой поздороваться. Он часто тебя вспоминает. Дедушка очень болен, — прошептала она, оглянувшись на занавес, — и почти не встает с постели.
Она ушла, а мы принялись рассматривать картины.
Фролу было явно не по себе среди пушистых ковров, медвежьих шкур и узкогорлых сосудов. Он мял в руке наконец-таки снятую перчатку.
— Не-ет, ты посмотри, как похоже, — восхищалась Стэлла пейзажами. — Это — Гори, а это —
