Чем глубже ты погрузишься в него, чем больше поймешь – тем богаче будет твоя душа – твой разум, – тогда ты увидишь себя как бы на вершине горы, с которой пред тобою развертывается прекрасная картина, и все в ней – твое.
А вот письмо к сыну, написанное Горьким в день своего рождения. Юмор переплетается с глубокими размышлениями.
Получил твои портреты, старая ты, ночная, курносая птица, – очень хороши портретики!
Спасибо, что снялся, и за поздравление спасибо.
Вот – стукнуло мне 40 лет – доживи-ка ты, да наделай столько доброго шума, как я, – и будешь молодец-воин! Не очень я собой доволен, а все же, по совести могу сказать, что обременял землю не зря, недаром. Очень хочу, чтоб и ты так же пожил, дорогой мой дружище и сынище! Мы с тобой люди хорошей страны, и надо ее горячо любить, хорошо знать.
Завтра я именинник, с чем тебя и поздравляю, коли хочешь. Усы у меня выросли по полуаршину ус и стали красные, и нос тоже красный, как морковь, – вот увидишь!..
Послал бы тебе солнце, да боюсь взять его руками – обожжешь пальцы. Потом неловко, итальянцы обидятся: вот, скажут, мы его приютили, а он у нас солнце стащил! Экой озорник.
А послать тебе хочется все хорошее, что есть на земле и вообще на свете, – очень я люблю тебя.
В двенадцать лет Максим опять побывал на Капри. Ему было радостно и грустно. Радостно оттого, что вновь встретился с отцом, а грустно оттого, что знал: встреча будет недолгой...
Дорогой мой,
это хорошо, что тебя интересует воздухоплавание, а не воздушных замков построение, но я тебе скажу: воздушные замки тоже хорошая штука, когда их строишь.
Живи, мальчуган, интересуясь всем, все и будет интересно. Жизнь пойдет стремглав, и не увидишь, как станешь сед, хром на обе ноги, плешив и т. д.
К тринадцати годам Максим почувствовал тягу к технике.
Дорогой мой дирижабельщик и планёрщик!
Прочитал я твое воздухоплавательное письмо и подумал: приеду я в Париж, выйдет навстречу мне сын мой, одна нога у него деревянная, рука на перевязи, нос – вывихнут, ухо отсечено пропеллером, вместо ребер – вставлены косточки от мамина корсета – вообще весь человек растерялся в воздухе, а на земле совсем немножко осталось!
Смешно, но – не утешительно, ибо цельный человек всегда лучше изломанного, право же!
Я очень просил бы тебя: изобретай, но не летай или – летай, да не падай.
Вообще говоря – воздухоплавание – чудесная вещь, однако, когда собственноручный сын воздухоплавать собирается – жутко!
Дружище мой, – если тебя дело это увлекает, если ты хочешь заняться им серьезно – прежде всего учись! Надо знать физику, механику, математику, познакомься с премудростями этими, выстрой аппарат своей системы и – летим в Японию...
А пока – будь осторожен и не прыгай с крыш, хотя бы и в сопровождении планера. Береги нос, эту выдающуюся черту лица.
Будь здоров и люби свою мамашку, она превосходный человек, скажу тебе по секрету.
И далее все о том же.
Дорогой мой – пугаешь ты меня! То – нездоров, то на моноплане в Америку лететь собираешься, то тебя привозят в тачке с проколотой от пятки до плеча ногой. Ты хоть голову-то побереги, это очень важная часть тела, и без нее неудобно жить. Рано ты увечиться начал, мне кажется: уверяю тебя, что даже и в 40 лет – это лишнее. Надо беречь руки, ноги и голову – их получаешь один раз на всю жизнь.
Ну, вот – я исполнил свои папские обязанности, дал тебе, сколько нашел, хороших и мудрых советов, будь доволен и не втыкай себе в сапоги таких больших гвоздей, которые доходят до подбородка.
А в день своего рождения Максим получил от отца такое письмо:
Друг мой –
сердечно поздравляю тебя с истекшей тринадцатой годовщиной бытия твоего, шумного и озорниковатого.
Но – в эти годы и я тоже был великий озорник и, хоть порой ты способен вывести из терпения каменную башню, – я тебя понимаю! Что делать? Такова судьба – в юности, в отрочестве – все озорничают, в зрелом же возрасте надоедают друг другу ворчанием и разными осуждениями.
Прочитав следующее письмо, нетрудно представить себе, какие книги читал Максим. Когда это письмо было написано Горьким, сыну шел четырнадцатый год.
Милый мой старикан!
Книги я тебе выписал, но – не все те, на которые ты указал.
Так, например, не выписал ни одного русского исторического романа, указанного тобою, потому что это все книжки бесталанные и лживые. Со временем я подберу тебе все русские исторические повести и романы, которые можно читать без скуки, без риска вывихнуть мозг и засорить память ложью. Таких книжек – очень мало у нас: «Князь Серебряный» Алексея Толстого, «Чайковский» Гребенки, «Курские порубежники» Маркова, «Черная рада» Кулиша и еще книжки две, три, не более. Да и то читать их следует, предварительно познакомившись с русской историей, чтоб самому видеть, где автор сочиняет и обманывает читателя.
Жюль Верна я выписал все 18 томов, т. е. полное собрание сочинений, ибо отдельно книжки, тобою подчеркнутые, не продаются. Теперь у тебя его книги некоторые будут в двух экземплярах, – вторые экземпляры подари кому-нибудь из товарищей, когда получишь новые.
Выписал «Природу и люди» с Буссенаром, а Конан Дойля – не советую читать, это, братишка, литература плохая, по ней сыщики воспитываются. Со временем, когда у тебя разовьется вкус к книге, сам увидишь, что я прав.
Майн Рида и Сальгари – выпишу, когда узнаю, у кого они изданы лучше.
Выпишу и полное собрание сочинений Уэллса; ты прав, он не только не хуже Жюль Верна, но гораздо более художник, т. е. пишет красивее и убедительней. А какой милый человек сам он, если б ты знал! Удивительно славная душа! Я встречался с ним в Нью-Йорке и в Лондоне.
Рядом с этими книгами, т. е. Жюль Верном, Буссенаром и Уэллсом, тебе пора уже читать и серьезную, настоящую литературу, и постепенно я тебе буду ее подбирать.
Ты мог бы прочитать с удовольствием «В дурном обществе» Короленко, «Семейную хронику» и «Детские годы Багрова» Аксакова, «Севастопольские рассказы» Толстого, «Поликушку», «Холстомера», тургеневские «Записки охотника» и т. д.
В этих книгах – правда, а она, друг, всегда интересней и значительнее всех фантазий и сказок, да и нужнее нам с тобою...
Очень мне приятно, что ты любишь читать и хорошо начинаешь разбираться в книгах.
Тогда же написаны и эти строки:
Так вот и живу я, сынишко... Хотелось бы, чтоб ты полюбил какую-нибудь науку или искусство, и в
