проштрафившийся свою ошибку – выносим наказание помягче, но если видим, что хитрит, – лишаем премии, переносим отпуска на зиму или очередность на получение квартиры на более поздний срок.
– Николай Павлович, известно, что возглавляемый вами коллектив технологической линии за пять лет сэкономил полтора с лишним центнера сукна, 250 тонн цемента, 75 тонн асбеста. Сверх плана дали столько труб, сколько выпустили остальные линии, вместе взятые. Брака у вас, можно считать, тоже нет – 0,15 процента. Как удается это?
– Просто делаем все как положено. Допустим, пора останавливать оборудование для планово- предупредительного ремонта – останавливаем, даже если план «горит». Случалось, иной машинист приходит на рабочее место тютелька в тютельку. Положенные на осмотр полчаса он не использует, думает, обойдется, зачем зря время буду тратить, лучше несколько лишних труб выпущу. А потом всю смену мучается: то тут не ладится, то там. Словом, в нашем деле надо, подобно часовому на посту, все делать по инструкции, без малейшего отступления. Еще очень важную роль играет взаимовыручка. Без нее в рабочем коллективе не обойтись. Надо, чтобы принцип «один за всех, все за одного» стал всюду главным, чтобы каждый человек помнил не только о своих интересах, но и не забывал об интересах государственных. Ведь в нашей стране каждый гражданин – хозяин страны.
Иван Моисеевич ТРЕТЬЯК: «Я МЕЧТАЛ О ВОЕННОЙ СЛУЖБЕ, О КОМАНДИРСКОМ ТРУДЕ»
Уже был повержен фашистский Берлин, а на небольшом кусочке балтийского побережья Латвии, в так называемой Курляндии, еще сражалась с гитлеровцами 29-я гвардейская стрелковая дивизия. В перерыве между боями прибыло пополнение. Роте лейтенанта Данилова дали четверых взводных. «Сколько вам лет?» – спросил Данилов офицеров. «По двадцать каждому». – «Двадцать – это хорошо, – сказал ротный. – Между прочие командир нашего полка старше вас всего на два года...» Это было сказано про гвардии подполковника, Героя Советского Союза Третьяка Ивана Моисеевича – ныне известного военачальника, генерала армии, командующего войсками Дальневосточного военного округа, члена ЦК КПСС, депутата Верховного Совета СССР.
На фронте о Третьяке буквально ходили легенды. Любили его за безумную храбрость, за то, что охотно шел на любое задание, каким бы оно ни было трудным. М. И. Казаков, командовавший в ту пору 10-й гвардейской армией, вспоминал: «Казалось, скажи ему: «Третьяк, приволоки Гитлера!», он, наверное, ответил бы: «Слушаюсь!» – и пошел бы добывать. Таким он был в бою».
«Мы видели плакат, – писал в «Правде» его однополчанин, бывший пулеметчик Д. Большенко, – на котором фашисты нарисовали нашего командира во весь рост, в обеих руках по пистолету, в зубах кинжал, за поясом гранаты, и надпись: «Не сдавайся, перед вами Третьяк!»
Однажды пленный попросил: «Покажите мне Третьяка». А наш командир отвечает: «Мы рады бы сами на него посмотреть, да не знаем в лицо». – «Наше командование обещает десять тысяч марок тому, кто доставит его живым или мертвым», – сказал пленный. «Мало обещают», – с улыбкой заметил Третьяк».
Тому, кто мечтает посвятить себя военной службе, мы советуем прочитать рассказ Ивана Моисеевича Третьяка о том, как он, будучи юным, выбирал свою дорогу жизни. А тем, кто более подробно заинтересуется этим человеком, рекомендуем взять в библиотеке его книгу «Храбрые сердца однополчан», вышедшую в Воениздате.
В ней вы прочтете, с какой полнотой ответственности и долга вели молодые лейтенанты и капитаны свои подразделения в бой. Воля и целеустремленность, умение организовать людей, высокая требовательность к себе, личная смелость – вот качества, отличавшие молодого офицера-фронтовика
А сегодня разве не они определяют облик будущего командира?
Дороги войны... Трудные, опаленные, пропахшие горечью полыни в отступлении и осененные цветеньем полевых красных маков в победной поступи вперед. Разве забыть их фронтовикам, прошагавшим множество огненных верст? Никогда не забыть! Они оставили на старых командирских картах красные и синие стрелы, они прочертили в сознании и в сердцах воинов старшего поколения неизгладимый след.
Воспоминания уносят тебя туда, где состоялось первое свидание с прекрасной и всесильной военной романтикой. И невольно задумаешься, спрашивая себя: с чего же все это началось? И будто вдруг откликнется эхо в ответ: «С мечты...»
Мне, например, не было на роду написано стать военным. Наоборот, отец мой Моисей Ильич Третьяк, колхозник, влюбленный в землю-кормилицу человек, с детства склонял меня к тому, чтобы я по доброй семейной традиции стал хлеборобом.
– Оглядись, сколько нашей родни на полтавской земле трудится, от малого до старого, – говаривал, бывало, он. – И сам думай о том, где бы руки к работе на земле приложить.
А я мечтал о другом – о военной службе, о командирском труде.
Отец, когда услышал о том впервые, даже вспылил, запретил мне помышлять о военной профессии. Но разве можно запретить мечту?
Позже я разобрался в отцовских противоречиях, понял, чем не полюбилась военная служба бывшему солдату, участнику брусиловского прорыва. Отрицательные суждения и эмоции были вызваны не самой службой, не тяжелой раной, полученной отцом в бою. На него угнетающе действовало впечатление об офицерской касте царской армии, оставившее в его сознании столько памятных зарубок! О советских же командирах он только читал да слышал из других уст. Это не могло пересилить в нем того, что в молодости довелось лично испытать.
Вопрос о выборе жизненной дороги, помню, вызвал у нас размолвку, и не мимолетно вспыхнувшую, а продержавшуюся в хате Третьяков довольно долго.
...Выпало мне как-то счастье заглянуть в родной дом, отлучившись ненадолго с фронта. Встреча была, конечно, радостной и сердечной. Однако под вечер состоялся с отцом с глазу на глаз примерно такой разговор:
– Гляжу, Ваня, две звезды у тебя на погоне. Ты теперь по должности кем же будешь?
– Командир полка.
– Да сколько ж тебе лет, сыну?
– Двадцать один исполнился недавно, как вы помните, батьку.
– От воно як!.. Разве такие командиры полков бывают? Вот у нас был полковой командир, граф – ото да! Мы, солдаты, может, раз в год его только и видели, да и то издали.
– А меня, батьку, солдаты видят каждый день и вблизи, так же, как и я их. При встрече за руку здороваемся...
Вспоминая об этом разговоре с отцом, я невольно забежал вперед. Раз уж зашла речь о юношеской мечте, то к ней и вернемся – к тому времени, когда, хоть и попахивало грозой, на советской земле царил еще мир.
Поступил я учиться в наш Полтавский сельскохозяйственный техникум, как прочил отец, а сам начал думать и гадать, как бы это в свои шестнадцать лет определиться в какое-нибудь военное училище.
С однокашником Андреем Горевым стали мы обивать пороги военкомата, откуда нас, попросту говоря, всякий раз выдворяли как подростков.
Нашли мы с Андрюшкой дорогу в местный аэроклуб. Нас вроде бы приняли, дали для изучения несколько книжек по теории полета, но к настоящему делу так и не допустили по той же самой причине несовершеннолетия.
Откровенно говоря, в авиацию меня и не тянуло, хотелось стать или кавалеристом, или пограничником.
В обход военкомата, где неласково привечали, попробовал я постучаться в двери Полтавского бронетанкового училища – прогнали. Стал писать и рассылать во все концы письма с единственной просьбой: «Прошу вызвать на вступительные экзамены». Своей настойчивостью и страстным желанием
