Нет, лучше с бурей силы мерить, Последний миг борьбе отдать, Чем выбраться на тихий берег И раны горестно считать.
Сергей Миронович КИРОВ: «НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ И ПРОСТОТА, ПРИРОДНАЯ ЦЕЛЬНОСТЬ – ВОТ, ПО-МОЕМУ, ИДЕАЛ ЧЕЛОВЕКА»
В характеристике, выданной ему Уржумским городским училищем, говорилось: «По своим нравственным качествам, серьезному отношению к делу и успехам Костриков за все время пребывания в училище принадлежал к хорошим ученикам. Всегда серьезный, сознательно и добросовестно относившийся к своим обязанностям, он отличался совершенно безупречным поведением».
Костриков – его настоящая фамилия. Киров – это его партийная кличка. Киров, Сергей Миронович, «наш Мироныч» с любовью называли его в народе.
Лучшие качества человека и борца этот человек воспитывал в себе с детства. Он всегда стремился расширить кругозор, много читал. В беседах с товарищами, вспоминали друзья его юности, Сергей обнаруживал острый ум и критическую мысль.
Побывав однажды на казанском заводе, принадлежавшем капиталисту Крестовникову, семнадцатилетний Сергей в письме к своей учительнице писал: «Здесь есть завод Крестовникова... здесь рабочие работают день и ночь и круглый год без всяких праздников... Да, как это подумаешь, так и скажешь: зачем это один блаженствует, ни черта не делает, а другой никакого отдыха не знает и живет в страшной нужде. Почему это, как вы думаете?..»
В восемнадцать лет он вступил в партию большевиков. Девятнадцатилетним его избрали членом Томского комитета партии. За революционную деятельность он не раз был арестован и заточен в тюрьму.
В 1917 году по заданию партии Киров организует борьбу за социалистическую революцию на Северном Кавказе, принимает активное участие в октябрьских боях в Петрограде. В 1919-м возглавит разгром контрреволюционного мятежа в Астрахани.
Талант выдающегося организатора масс, страстного пропагандиста с новой силой проявится в Кирове в годы мирного строительства на посту члена Политбюро и секретаря ЦК нашей партии, руководителя Ленинградской партийной организации.
...Небольшого роста, со скромным, живым и задумчивым лицом, простой и даже немного застенчивый на вид, Сергей Миронович Киров всегда создавал вокруг себя атмосферу внимания, уважения, подъема и любви. «Его удивительное ораторское искусство, – писал известный журналист Михаил Кольцов, – было, собственно, не искусством, а органическим, естественным проявлением искренней, честной и красивой революционной личности».
Но еще обаятельней Сергей Миронович был в непосредственных встречах с людьми... Работая в Ленинграде, он приехал как-то на большую стройку и увидел разбросанные материалы, кирпичи. Обращаясь к хозяйственнику, спросил: «Скажите, пожалуйста, сколько стоит один кирпич?» – «Копеек десять», – ответил тот. «Ну а если бы всюду валялись гривенники, неужели вы так же равнодушно проходили мимо и не подобрали бы их?» Надо, говорил он в одном из своих выступлений, воспитывать в каждом трудящемся заботливое и бережное отношение к городскому хозяйству, к улице, мостовой, мостам, трамваям, дому...
Киров был тесно связан с комсомолом, считал его самой надежной, самой революционной школой для подрастающего поколения. Он очень любил детей, следил за работой пионерской организации Его забота о пионерах, школьниках сочеталась со строгой требовательностью.
«Двенадцатилетние ребята, – говорил Сергей Миронович, – разбираются в своих поступках и могут за них отвечать. Нужно только к ним умело подойти».
Недолго, всего сорок восемь лет, прожил на свете Сергей Миронович. Злодейская пуля классового врага сразила его, когда Киров был в расцвете сил.
Из большого его творческого наследия в эту книгу включено несколько отрывков из писем 26- летнего Сергея Кострикова к любимой девушке, другу, невесте, а потом и жене – Марии Львовна Маркус. Написаны они в тюрьме.
Дорогая Мария Львовна! Тревога оказалась ложной, я остался здесь еще minimum на две недели[1]. Жаль, но ничего не поделаешь, до сих пор, очевидно, нет никакого ответа из Томска, и когда он будет, аллах ведает. Огорчает меня это промедление и потому, что, пока я здесь, Вы слишком много «носитесь» и расточаете свою нервную энергию, что, конечно, влияет на Вас очень отрицательно. И мне почему-то кажется, что, когда я уеду, Вы будете чувствовать себя спокойнее. Знаете, какие бы прочные нити ни связывали людей, но чем большее расстояние разделяет их, тем слабее чувствуется эта связь. Это физический закон. Чем ближе друг к другу люди, чем они чаще имеют возможность взаимно напоминать о себе, тем больше волнений, переживаний и проч. Это во-первых.
А во-вторых, чем ближе к Томску, тем, следовательно, ближе к результату. Не так ли? Когда я увидел присланные мне Вами вещи, мне стало просто стыдно. К чему все это? Зачем новая шапка и прочие теплые вещи? Бессребреница! Так Вы легко можете обанкротиться, и Вас, как злостного банкрота, отправят по моим следам. Я понимаю, можно жертвовать и духовно и материально, но ведь всему должен быть предел.
В общем, конечно, все это мелочи, но они очень характерны, и вот почему. Чем большее участие Вы принимаете в моей судьбе, тем ярче мне представляется свое ничтожество... Не думайте, что это плод мимолетного настроения. То же самое я испытывал неоднократно и на свободе.
Если Вы вспомните Достоевского, то это Вам станет понятным. Бессмертный душевед Достоевский! Как много мы имеем его в себе! Помните Карамазовых? Как только является куда-нибудь вселюбец Алеша, окружит своей нечеловеческой любовью хотя бы самую заскорузлую душу, разрывающуюся от бремени греховности, – начинают открываться человеческие души, и все свои мерзости люди видят как в зеркале. Вспомните также Ивана Карамазова. Человек, который не впускал в свою большую душу ни одного смертного за всю свою мятежную жизнь. Но Алеша через свою безграничную любовь к людям проникает и туда, и твердый как скала (Иван) начинает постепенно таять и живо переживать весь ужас существования человека. Здесь впервые Иван встал на грань безумия. Вот эта философия, которую я назвал бы философией «от души», до последней степени близка мне. Но одновременно с этим разум (буде награжден я таковым) развивает другую философию, диктует иные отношения к людям, другой взгляд на окружающее. Получается противоречие, от которого и в темнице не спасешься. Наоборот: именно здесь она сказывается особенно ярко, потому что, где же, как не здесь, можно воочию видеть все уродливости и безобразия человеческой души... Тюрьма удивительно обостряет проникновенность в самого себя и заставляет заняться самоанализом.
Как Вы себя чувствуете? Начинаю бояться, что Вы, чего доброго, заболеете от всех Ваших треволнений, забот и беспокойств. Бросьте все, помните, что Вашему «черствому» Сережке вовсе не так плохо, как может показаться со стороны, возьмите себя в руки, садитесь за инструмент и непременно к моему возвращению (!?) разучите наизусть «Смерть Азы», только не придерживайтесь буквального текста, играйте возможно медленнее и плавнее. Комик я, не правда ли? А когда я вернусь к Вам, мы выберем лунную ночь и поедем... Мне сейчас очень живо представляется Ваше лицо, и я слышу Ваше безнадежное «поедем».
