14.30—16.00 Занятие № 6.
16.00—17.30 Час плавания.
18.30—19.30 Ужин (кафетерий университета).
19.30 Танцы (теннисный корт).
23.00 Проверка в комнатах.
23.30 Свет выключается (БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ).
Фраза «Подъем — и вперед» выглядела вдохновляюще, как и набранное большими буквами «БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЙ», но остальное не показалось мне заманчивым, поэтому после утреннего кофе я отправился в библиотеку — чтобы убедиться, правда ли там имеются какие-то книги, то есть еще что-то, кроме конституции. Оказалось, что книги действительно есть, и вообще там все было устроено вполне по- современному и уютно — кондиционеры (как, на счастье, и в моей комнате в корпусе для старшекурсников) и хорошее освещение. Чуть осмотревшись, я обнаружил бесценное первое издание фолкнеровского «Света в августе». Осторожно открыв книгу, я увидел на титульном листе накарябанную надпись: «Жополиз у негров». Я решил, что мне просто не повезло, но через несколько минут, на лестнице библиотеки, получил еще одну маленькую душевную травму. Ирония судьбы, невероятное совпадение, которое может случиться только в жизни, а в художественной литературе выглядит неуместным, — я уже выкинул из головы казус с титульным листом и просто сидел на ступеньках и курил, когда рядом остановился добропорядочный с виду джентльмен средних лет, посетовал на погоду (жара, действительно, стояла страшная), а потом, как бы между прочим, очень вежливо осведомился о цели моего визита. Розовощекий мужчина, в костюме с иголочки, с пенсне на серебряной цепочке, прикрепленной к лацкану, с отполированными ногтями, держал в руках красивый кожаный портфель и пару учебников по английской литературе, которые он положил на балюстраду, продолжая улыбаться мне сверху вниз, словно был неописуемо рад встрече.
— Да уж, жарковато сегодня, вне всякого сомнения, — сказал он, достал из кармана белоснежный носовой платок и приложил его ко лбу. — А вам всем… с Севера, — он подмигнул мне, — это особенно хорошо заметно! — Затем он вдруг завел речь о «природной толерантности» жителей Миссисипи, причем вошел в такой раж, словно это было, по крайней мере для него, неисчерпаемым источником радости и некоей будоражащей воображение тайной.
— Здесь у нас никто не в свои дела не лезет! — заявил он, лучезарно улыбаясь и кивая — и мне на секунду почудилась в его улыбке нешуточная угроза, но нет, он и правда был душа нараспашку. — Живите и давайте жить другим! Так считают в Миссисипи — и здесь всегда было так! Возьмите хотя бы Фолкнера, со всеми его идейками, ведь он жил прямо здесь, в Оксфорде, и никто его не беспокоил — пусть себе живет как знает, а однажды даже разрешили ему целый год преподавать у нас в университете! И правильно! Я, например, только за! Живите и давайте жить другим — что тут можно возразить?! Мы ведь еще встретимся, да?
По-прежнему излучая радость, он помахал мне рукой в знак прощания и быстренько удалился. Кто был этот чудаковатый весельчак-преподаватель? Не он ли замарал титульный лист книги Фолкнера? Его рассуждения о толерантности и безудержное веселье в равной степени заставляли призадуматься. Я пошел на поляну, надеясь вновь обрести душевное равновесие. Судя по всему, дела там шли так же замечательно, как и прежде.
— Вы не находите, что для ваших выступлений очень важны костюмы? — спросил я первую встретившуюся мне семнадцатилетнюю девушку, симпатичную, как персик из Джорджии, одеяние которой с расцветками флага конфедератов было не больше носового платка.
— О-о да, — согласилась она, оправила свою кофточку и, отвечая, засыпала меня вопросами, как это почему-то принято у южанок: — Я ведь из-под Макона… Макона, Джорджия? Из колледжа Роберта Ли Хая? Мы еще кисточки приделываем. А юбочки? Золотисто-красные?.. Они так вспыхивают? Совершенно потрясные, коротенькие конечно, и все такое, но я сказала: буду выступать только в такой!
До конца дня ничего выдающегося не произошло, я понаблюдал с возвышения за вышагиванием, потом уделил внимание танцам, а на телеэкране мне снова встретился Фаубус.
Танцы устраивались на огражденном сеткой теннисном корте, и господствовал на них свинг. Самый популярный танцевальный стиль белого Юга обычно покоряет всю белую Америку; а все, что происходит в Гарлеме, обязательно превращается в наш национальный стиль. Я размышлял над этим казусом, стоя у корта, и (с учетом всех событий прошедшего дня) пришел к неожиданным выводам: возможно, все еще сохранившиеся добродетели, или, если позволите, положительные качества белых южан — народные песни, выразительная речь и часто добродушие и безыскусственность, — почерпнуты из культуры цветных. В силу своего журналистского статуса я не мог прямо тут же, на танцах, поделиться с кем-нибудь своими открытиями и счел за благо оставить их при себе и заняться подготовкой репортажа, а потому немного потанцевал и задал девушкам несколько вопросов. Их взгляд на мир меня поразил. Нью-Йорк казался им другой страной — подозрительной, далекой и малозначимой в их мироустройстве. Некоторые девушки жаждали попасть на телеэкраны, но всегда оказывалось, что их упования простираются не дальше телестудии Мемфиса. Этот город поистине был для них Меккой, верхом мечтаний и
На следующий день я совершил свою последнюю вылазку, на сей раз уделив особое внимание самым сложным приемам: одно-, двух- и трехкратное вращение жезла вокруг пальца, вокруг запястья, вокруг талии, вокруг шеи и тому подобное. Симпатичная девочка лет двенадцати бросала жезл на шесть футов вверх, его серебристый прутик сверкал на солнце Миссисипи, а она крутилась под ним, как фигуристка, ловила его у себя за спиной, не двинувшись в сторону ни на дюйм. Девчушка сказала, что училась этой технике по часу в день в течение шести лет и надеется стать «лучшей в бросании с вращением» и уже сейчас успевает сделать семь оборотов, прежде чем поймать жезл.
— А есть ли какой-то предел высоты бросания и числа оборотов? — спросил я.
— Нет — ответила она.
После ужина я собрал вещи, сказал «прощай» Национальной южной школе жонглирования жезлами и сел в автобус до Мемфиса. Когда мы ехали по городской площади мимо здания суда, я увидел, что на фонтанчик все еще падает тень, хотя было на два часа позже, чем в день моего приезда. Возможно, он всегда в тени — и утолить жажду его прохладной водицей не дано никому.
Хантер С. Томпсон
Дерби в Кентукки упадочно и порочно
