— Андрей, ты чего?
— Да хочу глянуть… Стой на месте.
Я подошел к трупу, лежащему лицом вниз и припорошенному снегом. Широкая спина плотно обхвачена черной курткой, прожженной, изрезанной —дыры топорщатся желтым мехом; грязно-синие широкие штаны заправлены в носки; обут в тяжелые кованые ботинки. Одежка, как у игрока… Неужели, игрок? Таких здоровяков мне прежде встречать не приходилось. Плотный, кряжистый; руки —что бревна, а мощный затылок оброс бурой шерстью.
— Ого!
— Я же сказал тебе.
— Ты опять? — отмахнулась Марина. — Тоже мне, командир.
Она подошла к игроку, дотронулась носком ботинка до широкой руки.
— Андрей, может, перевернем его?
Марина прочла мои мысли.
— Ну, давай, — притворившись равнодушным, согласился я.
Мы вцепились в труп. Вот так тяжесть, черт подери!
Игрок на мгновение замер на боку и перевалился на спину. Несмотря на свою прожженную шкуру, я вскрикнул, как мальчик, и отпрянул, упав в сугроб. Марина взвизгнула и отшатнулась.
Лица нет. Есть бесформенный, зеленоватый комок, покрытый бледными волосками; в недрах комка скрываются волчьи глаза, а широко разинутая пасть обнажает звериные клыки.
Не сговариваясь, мы побежали к лесу, застревая в снегу. Прочь, прочь отсюда.
— Погоди, Андрей, не могу, — взмолилась Марина. Уткнулась в толстый ствол березы и, обняв дерево, замерла, тяжело дыша.
У меня прилип к спине свитер. За всю свою игру с Джунглями я никогда не убегал
— Что это было? — выдохнула Марина.
Стараясь восстановить дыхание, я пробормотал:
— Не знаю. Похоже, мутант…
— О, Боже! — девушка прикусила губу. Мне казалось, она сейчас заплачет.
Худо-бедно привыкший к уродству природы и животных, человек, столкнувшись с уродством себе подобного, содрогается.
— Какая-то ошибка, случайность, — проговорил я. — Все из-за проклятых зеленых луж…
Марина вытерла глаза. Какая ты все-таки плакса!
— Зачем он лез к нам?
Я вспомнил пасть, полную острых зубов, содрогнулся.
— Может быть, эта башня была его ночлегом, а я припечатал ему между глаз, — неуклюже пошутил я.
— Хорошо, что припечатал.
— Хорошо? — неуверенно засмеялся я. — А где же твоя жалостливость?
— Хорошо, что припечатал, — повторила Марина, отпуская березку. — Пойдем скорее отсюда.
Негустой, но цепкий подлесок мешал идти; с деревьев время от времени падали сухие ветки. Пахло хвоей и свежим снегом.
В животе у меня заурчало… Нужно найти еду. Вот и Марина едва переставляет ноги…
Прошагали еще немного и девушка, обессилив, опустилась на выкорчеванное бурей дерево.
— Погоди, Андрей, передохну.
Я присел неподалеку. Знобило: на голодный желудок утренний холод пробирает намного сильней. Нужно добыть мяса. Нужно убить тварь.
По снегу, пересекаясь и дробясь, рассыпались цепочки следов, — все следы старые, припорошенные, едва ли стоит идти по ним. Хотя…
Я поднялся.
— Сейчас приду.
— Я с тобой.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Следы крупной твари —довольно свежие, не позже вчерашнего дня. Тварь приволакивает заднюю ногу, иногда падает в снег —здесь остались оплавленные по краям ямки. Но крови ни в ямках, ни по следу нет —значит, животное не раненое, а старое.
Косматая туша лежала у ветвистого дуба. Подходя, я с радостью отметил: брюхо животного вздымается и опускается —не придется есть мертвечину.
Учуяв нас, тварь задергалась, пытаясь подняться. Желтый глаз мутно следил за мной. Поколебавшись мгновение, я с размаху вонзил заточку в жирный загривок —животное негромко рявкнуло, щелкнули челюсти, лапы царапнули дерево.
— Ищи дрова, — приказал я.
Шкура была толстая и прочная, — стоило немалых усилий надрезать ее. Прямо под кожей —слой вонючего желтого жира: тварь и вправду оказалась очень старой…
Наконец, я, освежевав тушу, добыл кусок жилистого мяса. Обернулся. Марина натаскала дров — чего-чего, а этого добра здесь навалом.
Соорудив конусообразный костер, я потянулся за зажигалкой. Выругался.
— Ты чего? — вскинулась Марина.
— Зажигалку похерил.
Лицо Марины вытянулось:
— Что теперь делать?
Раздражение заворочалось во мне: потерять зажигалку —раньше такого со мной не случалось!
— Что делать? Жрать —вот что делать! Мы в Джунглях.
Я отхватил заточкой приличный кусок мяса и принялся рвать его зубами, чувствуя, как кровь течет по подбородку, сухожилия режут десны.
Посмотрев на меня, Марина взяла заточку… Она ела сырое мясо, едва-едва удерживая рвоту. Губы, щеки и подбородок вымазались в красное.
— Чего уставился?
Я засмеялся. Даже сырое мясо прибавляет сил, струится по венам, кормит Теплую Птицу. Мы сможем продолжить путь.
Сломанная башня осталась позади. Я шел легко: лишь слабые отголоски вчерашнего падения изредка подкатывали к голове, в глазах темнело, но ноги-руки были послушны, кости не болели.
Город еще не отпустил нас: прямо в лесу попадались заросшие бурьяном развалины домов; автомобили, сквозь зияющие дыры которых видны омытые дождями кости; попадались и зеленые лужи, прячущиеся в зарослях деревьев, — лопаются изумрудные пузыри, и облачко едкой хмари струится коварной змейкой…
Лес начал редеть. Сердце забилось спокойнее, четче: скоро должна показаться железная дорога. Идя вдоль железнодорожных путей, чувствуешь себя под защитой, будто кто-то прикрыл незримым щитом. Я верил, что пока передо мной бегут две ржавые ленты, я не заплутаю, найду ночлег и еду, отобьюсь от врага. А при удаче можно сесть на Поезд…
— Андрей, посмотри!
Я обернулся на радостный вскрик Марины.
— Зд
Это был автомат —мокрый металл блестел на солнце.
— Выходит, мы здесь пролетали, — сказала Марина, раздумчиво посмотрев в небо. — Посмотри, лошадь!
В небе клубились, наползая друг на друга, облака, — они словно соревновались друг с другом в придумывании фигур. И вправду, одно из них было сейчас лошадью —белогривой, тонконогой, с трепетными ноздрями и чуткими ушами.
