кораблей «Родней» и «Нельсон», уже не новых, у них не было крупных современных кораблей. Крейсера не были в достаточном числе и порядком изношены. Армия была сокращена до минимума. Авиация устарела. Что это все доказывало, как не то, что Англия решила оставаться нейтральной?»[1018] Мало того, Лондон никогда и ни при каких условиях не вступил бы в войну ради России, тем более Советской.
Однако для Франции, в отличие от Англии, усиление Германии был вопросом жизни и смерти. Инстинкт самосохранения и довольно внушительный экономический потенциал мог заставить ее рано или поздно вступить в схватку с фашизмом. В 1939 г. 136 немецким дивизиям противостояли 135 французских, английских, бельгийских и голландских. Линия Мажино и бельгийские форты. Что же представлял из себя единственный серьезный потенциальный союзник Сталина – Франция?
Францию, на своей шкуре перенесшую Первую мировую войну, в отличие от Англии прежде всего интересовала не война, а мир. Профессор Ж. Бартелеми писал в то время: «В случае войны Франции придется отдать как минимум 3 миллиона жизней – пожертвовать всей университетской, заводской, школьной молодежью».[1019] Генерал М. Вейган заявлял, что Франция не может позволить себе роскошь каждые 20-25 лет вновь переживать войну и терять миллионы людей, «так как это было бы физическим истреблением французского народа». [1020]
Первой лакмусовой бумажкой, характеризующей союзническую порядочность Франции, стал советско- французский договор 1935 г. По словам Наджиара Советский Союз предложил четкие обязательства по договору, «на которые мы ответили расплывчатыми формулировками». [1021] Переговоры тянулись бесконечно. Дошло до того, что Потемкин обвинил Лаваля в лицемерии… будто Франция, заключая соглашение с Советским Союзом, приносит себя в жертву.[1022] В марте советское правительство фактически предъявило ультимативное требование завершить переговоры.[1023] Тогда же в марте Гитлер заявил о создании Люфтвафе и полумиллионной армии. Лаваль был вынужден согласиться, однако при этом чиновники французского внешнеполитического ведомства буквально выхолостили проект соглашения.[1024]
Несмотря на постоянное давление Литвинова, Франция ратифицировала договор только через год, в марте 1936 г.[1025] Но это было только политическое соглашение, теперь необходимо было подписать – военное, без которого первое теряло смысл.[1026] Однако Франция не только не торопилась приступить к его обсуждению, а наоборот, в ответ на активность Литвинова и Тухачевского заблокировала советские заказы на военное оборудование.[1027] Как отмечает М. Карлей:
«Оттяжки и лицемерие становились главными тактическими приемами в стремлении избежать штабных переговоров». Гамелен заявлял: «Нам нужно затягивать дело как можно дольше». Швайсгут подтверждал «нам следует не спешить, но и не создавать у русских впечатления, что мы дурачим их, что может привести к резкому развороту (т.е. к сближению с Германией)». [1028]
По словам М. Карлея, «главным в политической повестке были «красная опасность» и «ненависть к социалистической революции».[1029] Французская боязнь всего, что несло на себе советский отпечаток, достигла такой степени, что Biblioteque nationale, национальная библиотека в Париже, даже отказалась выставлять советские книги.[1030] Бонне в январе 1939 г. заявлял: «Я тщательно изучил франко-советский пакт. И я открыл, что мы никак не связаны им. Нам нет нужды отказываться от него, потому что он не принуждает нас автоматически присоединяться к России». В то время «Matin» на первой полосе призывала: «Направьте германскую экспансию на восток… и мы на западе сможем отдохнуть спокойно».[1031] «Для французского правительства, – отмечал в этой связи М. Карлей, – пакт о взаимопомощи был просто страховым полисом от советско-германского сближения».[1032] Последний аргумент «Литвинов использовал всякий раз, пытаясь повлиять на французское правительство…»[1033] Кулондр по этому поводу предупреждал Париж: «…если Советский Союз не будет с нами, он будет против нас».[1034]
Французы вернулись к соглашению только, когда Германия и Россия действительно подписали пакт. Но было уже поздно. На телеграмму Бонне воспользоваться статьями франко-советского договора о взаимопомощи от 1935 г. Наджиар смог лишь ответить: «Слегка поздновато».[1035] Сарджент в то же время писал: «русские уже несколько лет настаивают на штабных переговорах как необходимом дополнении к франко-советскому пакту, от которых французы, отнюдь не без нашего участия, всегда отказывались».
Теперь Молотов поставил в этом деле точку. Нечего было держать нас за «наивных дураков», скажет он позднее.[1036]
Между тем во Франции «Страх перед завтрашним днем, – писал Суриц в ноябре 1937 г., – усиливается буквально на глазах; Франция видела опасность буквально повсюду и совсем потеряла голову».[1037] Ж. Камбон доходил до утверждения, что: «Победоносной Франции пора привыкнуть к тому, что она представляет из себя меньшую силу, чем Франция побежденная».[1038] Писатель Селин заявлял, что в случае войны: «Мы исчезнем, телесно и духовно, из этих краев, как галлы… От их языка не осталось и двадцати слов.
По поводу реакции французских правящих кругов на Судетский кризис советский полпред писал: «Никто из них, за исключением, может быть, одного Манделя, не чувствовал себя способным руководить современной войной. Ни у кого не было ни воли, ни энергии, ни хватки, ни размаха людей типа Клемансо и даже Пуанкаре. Мысль невольно цеплялась за всякий выход, который отсрочивал такое решение, который предоставлял какую-то передышку, хотя бы купленную ценой унижения…». [1040]
Действительно, второй лакмусовой бумажкой стали французские гарантии Чехословакии. В дни кризиса 1938 г. У. Черчилль отмечал, что Чехословакия на протяжении 20 лет была самым близким и самым верным союзником Франции. «Если в истории и имели место случаи, когда одна сторона обещала оградить другую своими вооруженными силами, всеми своими ресурсами, то это был как раз именно тот случай: Франция обещала сохранить границы Чехословакии всеми возможными средствами». [1041]
И несмотря на это, Франция сдала своего союзника. Типичные заголовки французских газет того времени гласили: «Нет вдов, нет сирот для чехов» («Jesuispartout»), «Почему нужно умирать за дело судетцев?» («Grinegoire»), «Война, чтобы урегулировать чехословацкую проблему? Французы не желают этого» («La Republique»).[1042] Требования расторгнуть союзнический договор с Чехословакией звучали как от ультраправых, так и от ультрапацифистов из социалистических партий. Французский институт по изучению общественного мнения, проводя в октябре опрос граждан, установил, что 57% одобряют Мюнхенское соглашение (против – 37%). [1043]
Чехословаки однозначно восприняли поведение Франции как предательство. После Мюнхена глава французской военной миссии в Чехословакии генерал Л. Фоше писал Даладье: «Антифранцузские демонстрации снова имели место в Праге. Французский посланник говорит мне, что ему каждый день присылают ордена. Директор Французского института сказал мне, что будут распущены многие секции «Alliance francaise». Французские дипломы возвращают в институт… Я не могу забыть, к тому же, что однажды Вы сами… поручили мне заверить президента Бенеша, что нападение на Чехословакию немедленно приведет к выступлению французских сил. Воспоминание об этой миссии не в малой мере содействовало моему решению просить Вас освободить меня от моих обязанностей».[1044]
Комментируя Мюнхенское соглашение, У Черчилль писал позднее: «Нет никакой заслуги в том, чтобы оттянуть войну на год, если через год война будет гораздо тяжелее и ее труднее будет выиграть… Решение
