Розенберга на первый план вообще выступали расовые особенности: «У русских всегда дремало стремление к безграничному распространению, необузданная воля к разрушению всех форм жизни, ощущаемых лишь как голое ограничение. Смешанная монгольская кровь, даже сильно разбавленная, вскипала еще при всяком потрясении русской жизни и увлекала людей на дела, зачастую непонятные даже самому участнику».[1204]
Угроза с Востока. Папен начинал ее с татаро-монгольского нашествия; Черчилль – с Петра I, «прорубившего окно» в Европу; Вильгельм II и Дизраэли – с освободительных походов русской армии в 1870-х годов, против Турции. К. Мяло считает, что история вообще началась парой тысячелетий раньше – с Геродота, «… Ибо именно Геродотом были впервые нарисованы впечатляющие картины варварских скифских пространств… Именно у Геродота… получил пластическое воплощение, оставшись своего рода вечным эталоном, комплекс Европы перед лицом «Азии», как угрожающий самим ее (Европы) основаниям…»[1205]
Реальное подтверждение своим страхам Европа получила во время татаро-монгольского нашествия. Об этом пестрят западноевропейские летописи 1241-1242 г.г.: «некое племя жесткое бесчисленное, беззаконное и свирепое, вторглось в соседние с нами пределы…», «…они превосходят всех людей жадностью злобой, хитростью и бессердечием… они убеждены, что только ради них одних все было создано… В случае поражения они не молят о пощаде, а побежденных не щадят. Они все как один человек настойчиво стремятся и жаждут подчинить весь мир своему господству…», «… бесчисленные племена, ненавидимые прочими людьми, по необузданной злобе землю с ревом попирая, от востока до самых границ нашего владения подвергли всю землю полному разорению, горда, крепости и даже муниципии разрушая… никого не щадя, всех равно без сострадания предавая смерти… Людей? Они не поедают, но прямо пожирают… при виде этого племени все народы христианские обращаются в бегство».[1206]
С тех времен прошло более пяти веков, и А. де Кюстин отмечал: «Укрепление мощи москвитян принесло цивилизованному миру лишь страх нового вторжения да образец безжалостного и беспримерного деспотизма, подобные которому мы находим разве что в древней истории». [1207] Этот страх сквозил уже в середине XVI в. в словах о русских Р. Чансел лора, первого англичанина, прибывшего в Россию: «что можно будет сделать с этими воинами, если они обучатся и приобретут порядок и знания цивилизованной войны? Если этот государь имеет у себя в стране таких людей… я полагаю, что два лучших и величайших государя христианского мира будут не в состоянии соперничать с ним, учитывая его мощь, стойкость его народа и тяжелую жизнь… людей…»[1208]
Впечатления А. де Кюстина от его посещения России в 1839 г. можно назвать обобщающим европейским мнением: «Из подобного общественного устройства проистекает столь мощная лихорадка зависти, столь неодолимый зуд честолюбия, что русский народ должен утратить способность ко всему, кроме завоевания мира. Я все время обращаюсь к этому намерению, ибо тот избыток жертв, на какие здесь обрекает общество человека, не может объясняться ничем иным, кроме подобной цели.[1209]
В первой половине XIX в. «тема Русской угрозы обсуждалась на страницах французской печати ничуть не реже, чем необходимость союза с Россией. Россия имела в Европе репутацию «державы, захватнической по самой своей природе»», – отмечал Меттерних в 1827 г.[1212] «Чего только не сможет предпринять государь-завоеватель, встав во главе этих отважных людей, которым не страшна никакая опасность? … Кто сможет противостоять их напору», – писал Ancelot в 1838 г. «В 1830-е годы в республиканской и – отчасти – правительственной прессе общим местом стала мысль о том, что российский император готовит «крестовый поход» против западной цивилизации и намеревается принести на Запад «цивилизацию сабли и дубины» (по определению газеты «National»), что единственное призвание России – война и что «грубый, воинственный отсталый Север, движимый инстинктивной потребностью, обрушится всей своей мощью на цивилизованный мир и навяжет ему свои законы» – Revue du Nord, 1838 г. «Россию изображали «Дамокловым мечом, подвешенным над головами всех европейских государей, нацией варваров, готовых покорить и поглотить половину земного шара»» – Wiegel.[1213] Призыв «не допустить до Европы дикие орды с Севера… Защитить права европейских народов» звучал в 1830 г. в манифесте польского сейма. [1214]
Не случайно западные историки XIX века, отмечает С. Кара-Мурза, назвали Карла I, «очистившего» Центральную Европу от славян, главной фигурой истории Запада – выше Цезаря и Александра Македонского и даже выше христианских героев. Когда Наполеон готовил поход на Россию, его назвали «воскресшим Карлом». В 30-40-е годы XIX века в Европе считали неизбежным «крестовый поход» Запада против «восточного тирана».[1215] А. Пушкин в те годы писал:
В 1830 г. Пушкин утверждал: «озлобленная Европа покамест нападает на Россию не оружием, но ежедневно бешеной клеветой».[1216] То же восприятие Европы сквозит в строках Ф. Тютчева:
Не пройдет и века, когда клеветы уже покажется недостаточно. К началу XX века европейцы уже пару столетий пугали друг друга угрозой с Востока, а русские все никак не шли и не шли. Однако угроза с Востока верно служила оправданием любого насилия, агрессии (экономической, военной, политической…) Запада против России. Все, кто громче всего кричал об угрозе – Черчилль, Клемансо, Чемберлен, Папен, Вильгельм II, Пилсудский, Гитлер и т.д. – были и главными идеологами, и организаторами всех агрессивных войн против России. Любая война должна получить легитимность по крайней мере в глазах своего народа. Так, «в 1866 и даже в 1870 годах князь Бисмарк сумел добиться того, что клеймо инициатора войны оказалось припечатанным к его противникам. В этом мире важно не быть, а казаться. Еще греки это знали: образы, представления, а не реалии правят миром», – писал Бюлов в своих мемуарах.[1217] Следуя этому принципу, накануне Первой мировой Бетман утверждал: «Настоятельной необходимостью является, чтобы ответственность за возможное распространение конфликта на непосредственно заинтересованные державы пала при всех обстоятельствах на Россию…».[1218] Для Вильгельма II, отмечает Макдоно, свалить все на русского царя стало политическим императивом.[1219] После Первой мировой на
