также и то, что дальше Албании везти их нельзя…
В венском предместье Штреберсдорфе, около бензозаправочной станции, нас уже ждут друзья из посольства.
— Вам приготовлены два номера в отеле «Вестбан». Машины спокойно можете оставить на стоянке у вокзала. И было бы хорошо, товарищи, если бы вы поторопились, пресс-конференция начинается через тридцать минут. Будут на ней представители Международного африканского общества, они хотят вручить вам диплом почетных членов…
В Вене как раз происходит съезд «судетских» немцев, обстановка сильно накалена. Это чувствуется и по атмосфере пресс-конференции. Но лед в зале понемногу тает. В вопросах журналистов становится меньше шпилек, преобладает дружеский интерес. Вдруг с кресла в переднем ряду поднимается старушка, седовласая, сгорбленная, современница прославленного чешского путешественника доктора Эмиля Голуба и его супруги Ружены. В зале воцаряется тишина. Венские журналисты хорошо знают ее, председателя Международного африканского общества. Они не раз слышали ее правдивые слова о господстве белых в Африке. И многие из этих стреляных защитников капитализма, вместо того чтобы протестовать, молча глотают горькие пилюли правды, когда слышат о борьбе африканцев против колониализма, отнимающего у них богатства природы, здоровье и человеческое достоинство. И в зале даже раздаются шумные аплодисменты, когда председательница Международного африканского общества доктор Гербер своими старческими руками протягивает нам две фигурки красного дерева из Конго и два диплома почетных членов. «Браво, браво!» — раздается с разных мест.
Неужели мы провели в Вене трое суток?
Из осколков воспоминаний никогда не удастся сложить целостную картину. Вена для нас была похожа на пейзаж в ночную грозу, разрезанный на куски молниями, а затем беспорядочно, сумбурно восстановленный в памяти.
Венский Ринг, кольцо улиц, несколько веков назад предназначенное для карет, а сегодня до отказа забитое лавиной автомобилей… Утренние встречи домохозяек-венок возле рынка… Пляска неона над великосветской Мариагильфер-штрассе… Ноги Ольды, торчащие из-под машины… Гора фотопленок в полумраке филиала фирмы «Кодак»… Колесо «татры-805» в вихре вращения на контрольной установке… Роберт в туфлях, покрытых пылью венских улиц… Симфония печатных машин в оборудованной по последнему слову техники типографии «Глобус-Ферлаг»… Совещание в издательстве, прерванное стрелкой часов… Ночные часы, проведенные над «Индийским дневником» журналиста Сихровского.
Все три дня пребывания в Вене — картотеки, учет, перечни оснащения, документы, обзоры, карты, адресные книги, переписка, технические руководства, списки — борьба с гидрой канцелярщины.
И вот эта карусель остановилась. Всего лишь раз за все эти сумасшедшие дни, отмеченные утренним криком газетчиков, подхлестыванием секунд днем и узкой полоской света на рабочем столе ночью.
Синички пробуют свои весенние голоса на ветвях клена.
В укромном уголке кладбища сквозь зелень просвечивает мрамор. Мудрое и ласковое лицо, такие знакомые и близкие черты, и под бюстом короткие надписи:
Эмиль Голуб
1847–1902
Роза Голуб
1865–1958
А неподалеку высеченные в камне, начертанные золотом имена, ставшие достоянием всего человечества: Людвиг ван Бетховен, Вольфганг Амадей Моцарт, Иоганнес Брамс, Иоганн Штраус, Зуппе, Штрейхер, Шуберт…
Мы так надеялись еще раз пожать эту хрупкую руку, надеялись, что поразительная память пани Розы Голуб еще раз перенесет нас на три четверти века назад, к долгим, полным героизма дням, проведенным чешским ученым в неведомой стране машукулумбов!
«…буду рада повидать вас снова, приезжайте…» — писала в последнем письме к нам пани Ружена.
И вот мы приехали. Возле бронзовой корзины цветов лежит свежий букет с трехцветной лентой чехословацкого государственного флага. А на дальних дорогах нас будет сопровождать образ двух скромных и отважных людей.
В час ночи наши лампы были потушены. Мы совершенно позабыли про ужин и даже про то, что было воскресенье.
Начинаем новый день и новую неделю. В десять часов — торжественный старт со Шварценбергской площади, вечером мы должны быть в Будапеште.
В восемнадцать пятьдесят проезжаем через венгерское Комарно. Сквозь заросли ольхи и плакучей ивы за краем луга матово поблескивают воды Дуная, за ним Комарно чехословацкое. Давно ли мы приезжали туда, чтобы осмотреть верфи, побеседовать с рабочими о планах предстоящего путешествия? Теперь и на Комарно и на Дунай опускается теплый апрельский вечер, скоро стемнеет, материнские руки погладят в постельке детскую ручонку, взгляд остановится в задумчивости. И никто — ни в Праге, ни в Копрживнице, ни в Готвальдове — не подозревает, что именно в эту минуту отцы их смотрят за реку на родину и только сейчас прощаются с ней. Какая все же удивительная игра случая: пятый день находишься на пути в Австралию — и все время едешь вдоль границ Чехословакии! Сколько же пройдет дней, сколько всего свершится, прежде чем родина снова начнет приближаться…
«А viszontlatasra!»
Сколько раз в жизни слышали мы слово «Будапешт»! Сколько раз брали в руки открытки с видами венгерской столицы, бегло скользили по ним взглядом, как это обычно бывает, когда перед глазами такой близкий и малоэкзотический город! И Будапешт оставался в нашем представлении равнинным городом, богатым дворцами и бедным пластикой, городом, украшенным башенной миниатюрой парламента на берегу Дуная и старинным цапным мостом.
И вот теперь он лежит глубоко под нами, под крутой скалой Будина, — великолепный, раскинувшийся до самого горизонта город. Зрелость его — в красоте его дворцов, молодость — в весенней зелени парков. Дунай огибает его широкой дугой, прошитой нитками мостов. С высоты горы Геллерт Будапешт кажется нам близким и знакомым, хотя видим мы его впервые. Он словно младший брат нашей столицы на Влтаве…
Но по мере приближения к центру образ столь близкого нашему сердцу города начинает дробиться и стираться. Здесь вдруг становится слишком тихо, улицы расширяются, переходя в просторные аллеи, вместо жилых корпусов — в зелени огороженных парков и садов виднеются выстроенные в стиле модерн виллы и особняки. Еще недавно сердце Будапешта принадлежало венгерской буржуазии. И по сей день от этих старых садов и старинных стен веет господским произволом и надменностью. Венгерское дворянство оставило слишком глубокий отпечаток на облике Будапешта, особо подчеркнув это руками Ибля Миклоша, архитектора и градостроителя, главного творца будапештских бульваров, дворцов и площадей.
