Халид раскатисто хохочет во все горло. Нет, он не смог бы произнести эту фразу, даже если бы ему подарили половину того дома, что напротив. Он уже верит, что мы не американцы!
— Я сегодня получил первые манго, не хотите ли попробовать? — предлагает Халид и аккуратно разворачивает папиросную бумагу с фирменной маркой поставщика, в которую завернут плод. Эти манго не^ливанские, их доставили из Индии. В бумагу завернуто нечто ярко-зеленое, похожее на страусиное яйцо. Соседний плод чуть пожелтел, этот более спелый и сладкий.
— Попробуйте. Только осторожно, перед тем как есть манго, разденьтесь до трусов.
Манго — коварная штука. Если капля его сока попадет на рубаху, то пятно не выведешь ничем на свете. Но зато у манго есть и столь же ценные достоинства. Манго — царь фруктов, нежное мясо индейки в фруктовом варианте, семивкусный плод в толстой оболочке. У самой косточки — это малина, чуть подальше — апельсин. Кроме того, оно напоминает персик, абрикос и сливу, а у самой кожуры — ананас с привкусом можжевельника, с небольшой примесью еловой смолы.
Мы едим манго, как нас некогда научили в Каире, — стараясь не обрызгаться, но и не раздеваясь до трусов. «Страусиное яйцо» острым ножом осторожно разрезается пополам, до самой косточки. После этого нужно вращать обе половинки влево-вправо, влево-вправо до тех пор, пока мякоть плода не отделится от косточки. Из другой половинки косточку — плоскую и всю в длинных волокнах — нужно выковырять ложечкой…
— Здорово, — хвалит манго Роберт, попробовавший его впервые в жизни. — Но, честно признаюсь вам, я бы все равно чернослив на него не променял!
Город не забывает заповедей корана. Он помнит о паломниках, которым приходится летом брести по его выжженным солнцем улицам. Поскольку между пустыней и городом разница в климате невелика, в нишах либо на прилавках магазинов стоят большие стеклянные графины воды с узеньким желобком у края. Они предназначены для тех, у кого нет денег на кока-колу или севен-ап. Каждый прохожий может без спросу напиться из такого графина. Графин берут в обе руки, поднося желобок к губам, но так, чтобы он не касался их. Потом графин отдаляют от лица, и струя воды, описав изящную дугу, журча, вливается в открытый рот. Чем более ловок жаждущий, тем длиннее дуга. Наконец графин быстро приближают к лицу, и вода перестает течь: струю словно отрезали ножом.
Паломник ставит графин на прилавок и мирно продолжает свой путь.
В Бейруте это называется «кейк симсон».
Почему кейк? Пожалуй, это происходит от английского «саке». Правда, на пирог оно не похоже, однако… А почему симсон? Ай, ну зачем забивать себе голову таким количеством вопросов! Не связано ли это с пресловутой госпожой Симсон?
Этого я, простите, не знаю.
«Кейк симсон» — изделие из теста. Бейрутское фирменное блюдо. Оно немного напоминает пражские слоеные пирожки, только вдвое больше их, свернуто в полукруг и посыпано тахинным семенем. В верхней части «кейк симсон» толщиной с карандаш, книзу утолщается, как месяц в новолуние. Его можно носить, как дамскую сумочку. Мальчишки продают «кейк симсон» на улицах, на пляжах. Они мастерски раскрывают «сумочку», насыпают туда толченый тимьян и продают по пятнадцать пиастров за штуку, по тридцать геллеров на наши деньги.
Вчера на нашем углу остановился велосипедист, купил четыре таких «сумочки», надел их на руль и нажал на все педали.
Швейцара зовут Мустафа. Он палестинский беженец. Ему двадцать четыре года, но по виду можно дать все сорок.
Он живет на первом этаже в маленьком закутке без мебели. В углу матрац, у окошка стол, на нем телефон — домовый коммутатор.
Мустафа караулит дом, выполняет мелкие поручения — сбегать кому-нибудь в магазин, купить газеты, соединяет абонентов с городом. Зимой обслуживает нефтяное отопление дома.
— Лучше этой работы мне в Бейруте не сыскать. Я беженец из Палестины. Таких, как я, в Ливане. много, более ста тысяч. Нас здесь не любят, мы отнимаем кусок хлеба у ливанских безработных…
У Мустафы жена и двое детей — сын пяти лет и шестилетняя дочка. Семья его живет за городом. Там плата за жилье более сносная, чем в Бейруте. Мы редко видим Мустафу улыбающимся. Это молодой старик, глубоко озабоченный и печальный. Иногда в его закуток приходят люди, такие же печальные и озабоченные, как и он. Они тоже палестинские беженцы. Говорят они горячо, взволнованно.
Премьер Ирака Абдель Керим Касем заявил в печати, что будет всеми силами поддерживать стремление палестинских беженцев создать независимую Палестинскую республику. «Деньги, оружие, люди, — заявляют арабские газеты в заголовках. — Все для того, чтобы могли вернуться на родину сотни тысяч тех, кто как изгнанники живет по чьей-то милости на чужбине. Газа, захваченная египтянами, территория на запад от реки Иордан, захваченная иорданцами, и остаток арабской Палестины должны быть возвращены тем, кому они принадлежат…»
— Что вы на это скажете? — спрашивает Мустафа, повстречавшись с нами на лестнице. Тот же вопрос можно прочесть в глазах его друзей. — Есть ли у нас хоть какая-нибудь надежда на возвращение? Поможет ли нам мир? Ведь там у нас все: имущество, земля, там наша родина…
Вчера Мустафа пожаловался, что зарплаты ему хватает только на то, чтобы кое-как свести концы с концами.
— Вас интересует бюджет моей семьи? Да? Тогда давайте я расскажу об этом поподробнее.
Он берет клочок бумаги и огрызком карандаша выписывает цифры аккуратным столбиком, как привык это делать, составляя ежемесячный отчет для хозяина:
1
1
2
?
полбанки растительного масла 5
лук, соль, спички — 2 фунт.
плата за комнату без удобств и кухню — 40 фунт.
Итого 94,40 фунт.
— На руки я получаю сто четыре фунта, а вместе с приработком на побегушках в месяц выходит сто сорок. Сорок пять фунтов мне должно хватить на все остальное: на одежду, на сигареты, на автобус, на врача. Социальное обеспечение? Что вы! Визит к врачу обходится в десять фунтов, к специалисту — двадцать пять. А больница? За операцию аппендицита берут от двухсот до трехсот фунтов, за желудок — пятьсот. Недавно на операцию попал брат моего тестя. В складчине пришлось принять участие всей семье и родственникам.
