Татьяна Гармаш-Роффе
И нет мне прощения
День первый
Аида рассеянно бродила по комнатам, несколько раз присаживалась – то на диван в гостиной, то на кровать в спальне, то на кресло в кабинете мужа, – и тут же вскакивала. Ей было грустно и тревожно, и даже дивное сопрано Марии Каллас не приносило обычного наслаждения. Наоборот, захотелось выключить музыку: сегодня прекрасная «Каста Дива» звучала невыносимым диссонансом с ее смятением.
«Да что со мной, в самом деле? – пыталась понять Аида. – Ведь слово «избавиться» вовсе не означает «убить»! Когда люди не хотят больше жить или работать вместе, они расходятся. Они разводятся, делят имущество, заводят другие семьи или новые фирмы, уходят на другую работу – в общем, «избавляются» от того, кто стал в тягость, будь то начальник, партнер или супруг. Конечно, слово грубое – некрасиво говорить о людях, будто о старых чемоданах, – но в нашем новоиспеченном «высоком» обществе хорошие манеры свежи, как примеряемый в модном бутике костюм, еще с бирочкой, который не слишком ловко сидит на грубо сработанных телах…»
Аида вошла в «телевизионную» комнату, щелкнула пультом. Телевизор она смотрела редко, но сейчас была готова слушать любые глупости, только бы отделаться от гнетущей тревоги.
Некоторое время она созерцала экран, где шел какой-то сериал, удивляясь плохим диалогам и плохой игре. Все было фальшиво: слова, лица, чувства. Не сравнить с оперой! Она не претендует на реализм, и именно поэтому ей безоговорочно веришь, а великая музыка никогда не подводит!
Аида тут же подумала о сестре: пусть напишет о сериалах. Не все же рассуждать о хорошем кино, должен ведь кто-то взять на себя труд чистить авгиевы конюшни дурновкусия! А Манон, с ее язвительным умом и слогом, вполне годится для такого подвига.
Аида набрала номер сестры.
– Машка, что там у тебя гудит? Я твой голос едва слышу!
– Дашка, ты?
Манон в детстве не могла произнести имя «Аида» и звала старшую сестру «Да», позже преобразовавшиеся в «Даша». Аида же не нашла уменьшительного варианта от «Манон» (разве только «Маня», но это ей решительно не нравилось), отчего прозвала ее Машей со всеми вытекающими суффиксами: Машунька, Машик, Машутка и прочие ласковости.
– …У меня пылесос, погоди, сейчас выключу! – прокричала Манон.
И в самом деле, спустя несколько секунд гул стих.
– Ты сама убираешь? – удивилась Аида.
– Нинон заболела.
«Нинон» как раз звалась просто и обычно: Нина. Девятнадцатилетняя девушка с Украины подалась в Москву на заработки и едва не пополнила собой армию столичных путан. Манон девушку подобрала в плачевном состоянии: ее избил некий «добрый человек», который Нину обещал приютить и накормить, вместо чего – или в дополнение к чему – отправил на панель.
Панель же, по стечению обстоятельств, оказалась ближайшим к офису Манон тротуаром. «Идти можешь?» – спросила Манон, склонившись к сидящей у стены соседнего дома девушке с разбитыми губами. «Куда?» – простонала в ответ та. «Ко мне. Меня зовут Манон. А тебя как?» «Нина… Нинон!» – проявила находчивость девушка, потрясенная необычным именем своей благодетельницы.
В результате компанию Манон, превратившейся в Машу, и Аиды, превратившейся в Дашу, пополнила Нина, трансформировавшаяся в Нинон. Сестер это забавляло, Нинон же относилась к данной трансформации со всей серьезностью. Как будто в новом ее имени забрезжила новая жизнь.
Собственно, она так-таки забрезжила: Нина получила работу у Манон, причем хорошо оплачиваемую. Сестры никогда не знали стеснения в финансах. Впрочем, Аида, с их разницей в десять лет, еще помнила относительно (о-о-очень относительно, заметим!) трудные советские годы своей семьи. Манон же появилась на свет тогда, когда доходы отца взмыли в запредельную высь и уже требовалось немалое напряжение фантазии, чтобы придумать, на что еще деньги потратить.
– Я тут телевизор посмотрела… – сообщила Аида.
Манон только фыркнула в ответ: от подобного начала она ничего хорошего не ждала.
И в самом деле, Аида пустилась рассказывать, как ее (в очередной раз) поразила пошлость и фальшь, и что с этим следует что-то делать, и что сестра могла бы взяться за великое и благое дело воспитания вкуса, поскольку блог ее очень популярен и она способна открыть людям глаза на то, как их…
– Даш, мы с тобой уже говорили на эту тему: глаза открыть никому нельзя! Можно обсуждать – издеваться, возмущаться, прикалываться – пошлость с теми, кто ее сам чувствует! Но никому невозможно ее объяснить!
– А я тебе в который раз говорю, что ты не права! Вкус можно воспитывать и нужно!
– У нас знаешь сколько нынче воспитателей вкуса развелось? По телеку, в журналах, книгах, в Интернете – сплошные наставники. И каждый убежден, что уж он-то точно знает, в чем состоит хороший вкус! А ты на такого «гуру» смотришь и думаешь: мама родная, чему же он научить может, когда у самого вкуса нет?! А он смотрит на тебя и головой качает: не научилась ты, девушка, со вкусом одеваться. И кто нас рассудит, Даш? У кого есть право выносить окончательный приговор?
– Вот и надо писать об этом, – назидательно произнесла Аида.
Ну конечно, сказалось воспитание папы: тот привык «о благе народа» рассуждать. Представление об этом «благе» у него было смутное, зато уверенное и, по большому счету, подчинялось той же схеме, что и незваное наставничество разного рода радетелей «хорошего вкуса». Для них отношения с миром строились по принципу «Я и Оно», а не по принципу «Я и Ты». Вторая опция предполагала уважение к другой личности и ее взглядам, что само по себе автоматически отменяло всякое поучительство.
Но Аиде, которая философией не увлекалась, жила замкнуто, музыкой и чувствами, объяснить эти мысли Манон не взялась бы: не потому, что сестра неспособна понять, а потому, что они ей неинтересны.
– Даш, спустись на землю, а? Это просто никому не нужно, пойми! Пусть каждый питается той пищей, которая по желудку, смотрит то, что ему по душе. Даже если это, с твоей точки зрения, духовный «Макдоналдс». Оставь людей жить так, как им хочется!
– А потом у них начнутся проблемы от дурной пищи… – упрямилась Аида, отчего-то внезапно озаботившаяся всеобщим благом.
– Даша! Да что с тобой, в самом деле? Когда проблемы начнутся, тогда они сами поймут. Сами! А до этих пор никому ничего невозможно объяснить, пойми же!
– Так что теперь, никто не имеет право назвать пошлость пошлостью?!
– Имеет. Да толку-то? Твою точку зрения разделит только тот, кто сам придерживается близкой; твой вкус оценит тот, у кого схожее представление о хорошем вкусе.
Манон это отлично знала, из года в год читая и восторженные и гадкие, иной раз хамские комментарии на свои рецензии. Но ей не хотелось спорить с сестрой.
– Даш, а что это голос у тебя нервный? И вообще, с чего это ты телевизор включила? – с подозрением проговорила она.
– Да так… настроение плохое было…
– Что-то случилось? – Манон встревожилась не на шутку: она слишком хорошо знала сестру, которой спасением от всех жизненных невзгод…
Впрочем, нет,
Так вот, универсальным средством от
