роскоши, а такие, как я, лишаются самого необходимого. Неужто, сэр, вы не согласитесь, что человеку туго приходится, коли он готов отдать все на свете, лишь бы найти работу и спасти своих детей от голодной смерти, а найти ее не может? Я не собираюсь говорить так, как говорил бы Джон Бартон, но, во всяком случае, это для меня ясно.
– А теперь послушайте меня, мой милый. Живут два человека. Один производит хлеб, другой, скажем, сюртуки. Так неужели будет справедливо, если человека, который растит хлеб, заставят отдавать его в обмен за сюртуки, независимо от того, нуждается он в них или нет, лишь бы у второго была работа? Вот к чему сводится вопрос – остается только увеличить число людей. Тысячам рабочих приходится менять занятие, когда, скажем, устанавливаются новые машины, и это неизбежно. Все это пустой разговор, так и должно быть!
Джоб Лег некоторое время размышлял, прежде чем ответить:
– Правда, ткачам пришлось туго, когда появились механические ткацкие станки; все такие новшества превращают жизнь человека в лотерею. И все же я твердо верю, что и механические станки, и железные дороги, и все такое прочее – это дары господни. Я достаточно долго прожил на свете и знаю, что он ниспосылает людям страдания для того, чтобы потом наделить их большим благом. Но я уверен, что есть его воля и на то, чтобы те, кого он своей милостью сделал счастливыми и довольными, облегчали по мере сил эти страдания. Конечно, чтобы сразу сказать, как это устроить, нужно больше знаний и мудрости, чем есть у меня или любого другого человека. Но мне ясно, что бог, благословляя человека радостью, вместе с ней возлагает на него и обязанность: счастливый должен облегчить несчастному его горе.
– И все же факты доказали и доказывают каждый день, что человеку гораздо лучше не зависеть от посторонней помощи и полагаться на самого себя, – задумчиво сказал мистер Карсон.
– Факты – это ведь не цифры, и нельзя сказать: взаимодействие таких-то двух фактов даст такой-то результат. Бог ниспослал людям чувства и страсти, которые нельзя уложить в математическую задачу, потому что они все время меняются. Бог также сделал некоторых людей слабыми, и не в каком-нибудь одном отношении, а в самых разных. Один слаб телом, другой – рассудком, третий – духом, четвертый не может отличить правый путь от неправого, и так далее. Или если кто-то знает, где правда, ему не хватает силы, чтобы придерживаться ее. Так вот, я думаю, что те, кто крепок в любом даре господнем, предназначены для помощи слабым – факты там или не факты! Прошу прощенья, сэр, я не могу как следует выразить свою мысль. Я как засорившийся кран: вода течет по капельке, и нельзя решить, велико ли давление внутри.
На лице Джоба отразилось большое огорчение: он чувствовал, что его словам не хватало убедительности, хотя он так ясно представлял себе, что следует сказать.
– То, что вы говорите, несомненно, очень справедливо, – ответил мистер Карсон, – но какое отношение это может иметь к поведению хозяев – к тому, что случилось со мной? – добавил он очень серьезно.
– Я недостаточно учен, чтобы спорить. Но мне в голову часто приходят мысли – я уверен, очень справедливые, хотя они, может быть, не вытекают одна из другой, как доказательства геометрической теоремы. Хозяева должны – и вы тоже, сэр, – ответить своей совести и богу, сделали ли и делаете ли вы все, что в ваших силах, для того, чтобы уменьшить зло, неотъемлемое от занятия, которое приносит вам ваш капитал. Слава богу, это не моя забота. Джон Бартон попробовал решить этот вопрос, и его ответом было: нет! И тогда его сердцем овладели озлобление, гнев и безумие; в своем безумии он совершил тяжкий грех, причинил огромную печаль и раскаялся в содеянном, плача кровавыми слезами. В том мире он кротко и покорно примет свою кару, это я знаю. Я никогда не видел, чтобы человек так горько раскаивался, как он в ту ночь.
Несколько минут царило молчание. Мистер Карсон закрыл лицо руками и, казалось, совершенно забыл об их присутствии, но они боялись встать и уйти, чтобы не потревожить его.
Наконец он сказал, избегая смотреть им в глаза, выражавшие теплое участие:
– Благодарю вас обоих за то, что вы пришли, и за то, что так откровенно говорили со мной. Боюсь, Лег, ни вы, ни я не убедили друг друга, способны или нет хозяева устранить зло, на которое жалуются рабочие.
– Не хочу спорить с вами, сэр, особенно сейчас; но я говорил не о том, способны хозяева сделать это или нет. Нас сильнее всего ранит то, что они не хотят даже и попытаться облегчить беды, которые временами, словно мор, обрушиваются на фабричные города, а сами они, как мы видим, могут остановить работу и не страдают от этого. Если бы мы видели, что ради нас хозяева пытаются найти какой-то выход из положения, пусть даже они медлили бы с этим, пусть в конце концов ничего бы не сделали и просто сказали бы: «Бедняги, мы всем сердцем сочувствуем вам, мы сделали все, что в наших силах, но не можем помочь вам», – тогда бы мы переносили тяжелые времена, как подобает мужчинам. Заранее и не угадаешь, на какую выдержку и самообладание оказались бы способны рабочие, если бы они знали, что им сочувствуют, что им помогут при малейшей к тому возможности. Если наши братья не могут помочь нам ничем, но мы слышим от них слова ободрения и искреннего участия, то мы убеждаемся, что испытания ниспосылает нам бог, а мы знаем его милосердие и без колебаний предаем себя в его руки. Вы сказали, что наш разговор бесполезен. А я с вами не согласен. Я знаю теперь вашу точку зрения. Я запомню ее, и, когда мне нужно будет оценить ваши поступки, я теперь буду думать не о том, поступаете ли вы правильно с моей точки зрения, а о том, поступаете ли вы правильно с вашей. Вот почему наш разговор мне кое-что дал. Я уже старик и, может быть, никогда вас больше не увижу, но теперь я буду молиться за вас и думать о вас и ниспосланных вам испытаниях – вашем огромном богатстве и жестокой смерти вашего сына – и буду просить бога облегчить их вам ныне и вовеки. Аминь! Прощайте.
Джем, откровенно рассказав обо всем, что знал, хранил с тех пор исполненное достоинства молчание. Теперь они с Джобом встали и поклонились мистеру Карсону, глядя на него с глубоким сочувствием и интересом, которые не мог не вызвать человек, переживший такой тяжкий удар и сумевший простить того, кто нанес этот удар. Было видно, как мужественно борется он со своим горем и каких трудов ему это стоит.
Он тоже низко поклонился им в ответ. Затем он быстро подошел к ним и пожал им руки; так, не произнеся больше ни слова, они расстались.
Великое горе пробуждает в людях силу и ясность мысли, которые в былые времена порождали пророков.
Для тех, кто обладает большой способностью любить и страдать, а также душевной стойкостью, приходит время, когда они поднимаются выше своего личного горя и начинают думать об истинных причинах несчастья, искать средства (если они есть), которые могли бы спасти от подобного несчастья если не их самих, то других людей.
Отсюда те прекрасные благородные усилия, о которых мы время от времени слышим, – усилия тех, кто сам был распят на кресте агонии и кто не хочет допустить, чтобы такие же муки постигли других. Это одна из величайших целей, заключенных в страдании, – преодолев ниспосланное богом горе, человек извлекает из него благословение, но не для себя, а для целых поколений.
Суровая натура мистера Карсона не сразу обрела подобное утешение, и та же суровость помешала ему снискать своими поступками уважение общества, ибо характер человека изменяется легче, чем уже сложившиеся привычки и манеры. Поэтому те, кто только мельком видел мистера Карсона или знал его поверхностно, до самой его смерти считали его бездушным и холодным человеком. Но те, кто пользовался его доверием, знали, что самым горячим его желанием было избавить других от страданий, подобных тем, которые перенес он сам; он хотел, чтобы хозяева и рабочие поняли друг друга, чтобы между ними воцарились доверие и любовь; чтобы все поняли простую истину: интересы одного являются интересами всех и поэтому требуют совместного рассмотрения и защиты. А для этого надо дать рабочим образование, дабы они могли самостоятельно судить обо всем, перестав быть невежественными придатками к машинам, надо связать рабочих с хозяевами узами уважения и дружбы, а не только денежными расчетами, – короче говоря, надо подчинить отношения между обоими сторонами
