— Пока нет,— обиженно сказал Титаренко.— Но можно написать об астрономическом обществе из пятой школы.
— Уже писали!— зашумели вокруг.— «Наши пулковцы», «Открыватели новых планет»!.. А общество заглохло еще в прошлом году!...
— Вот и хорошо,— сказал Титаренко.— Поможем возродить былую славу...
— Да,— сказал редактор,— конечно...— Он так долго пристально смотрел на заведующего отделом, что всем сделалось неловко за Титаренко. И все бросились его выручать, стали подсказывать темы, и чего только тут не было — и «маршрутами отцов», и «глазами детей», и походы юных альпинистов, и молодежные трудовые лагеря, и «комсомольская копилка», и масса, масса всяческих других интересных и увлекательных тем, но неожиданно выручила Титаренко Нора Гай, студентка журфака, которая проходила в редакции учебную практику.
Настоящее имя Норы Гай было Элеонора Попугаева. Усилиями всей редакции для нее сочинили псевдоним, и не какой-нибудь, а даже с известным налетом артистизма. Беда лишь в том, что за месяц практики он появился в городской газете лишь два раза, и то под малозначительными информашками. Остальное время Нора Гай отвечала на стихи и обрабатывала письма. Разумеется, ей не терпелось сделать какой-то большой, проблемный материал, который бы вызвал отклики, о котором бы заговорили... Однако кроме пары информашек, подклеенных ею, правда, в специальную тетрадь, Нора еще ничего не опубликовала, а как это часто случается с близорукими некрасивыми девушками, которые носят очки и постоянно ищут косметические средства, чтобы свести с лица густые веснушки, Нора страдала от застенчивости и никогда бы не решилась выразить вслух свои притязания.
Но тут, под влиянием жалости к Титаренко, в чьем отделе она работала, Нора Гай подняла руку (точь-в-точь, как делала это на учебных семинарах) и с внезапной отчаянной решимостью попросила слова.
Не известно, какая судьба постигла бы письмо с двумя чернильными кляксами, если бы не Нора. Оно лежало в отделе рядом с другими письмами, в которых авторы благодарили шоферов такси, вернувших забытый зонтик или сумочку: такие письма направлялись по месту работы для скромного служебного поощрения за добросовестно исполненный долг.
Однако то ли сейчас все сосредоточились на поиске яркого, волнующего материала, то ли Нора Гай так убедительно, вдохновенно повторяла «вы только представьте», и так при этом встряхивала головой, что на ее порозовевшем носике подскакивали продолговатые супермодные очки, купленные перед самой практикой, но все, во главе с редактором, облегченно вздохнули, почувствовав, что тема найдена, и какая, настоящий гвоздь номера!..
— Отлично, — сказал редактор. — Снимаем статью завгороно. Попытаемся хоть раз обойтись без такой статьи. Вместо нее заводим рубрику: «Герои среди нас» или «В жизни всегда есть место подвигам», что-нибудь в этом духе. В размерах не ограничиваю. Четыреста строк. Пятьсот строк. Чем вы сейчас заняты?
— Сижу на письмах... — сказала Нора, еще не веря своей удаче.
— Все отложите. На три дня. Проверить факты... У вас это должно получиться...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
Теперь самое время рассказать о Жене Горожанкине с одной стороны, чтобы не утомлять читателя описанинием переживаний Норы Гай, вполне понятных и естественных в такой момент, а с другой — потому, что Жене Горожанкину придется играть куда более значительную роль в нашей истории. И еще потому, что пока Нора Гай разыскивает школу, где учится Таня Ларионова, с Женей начал происходить события непонятные и даже неестественные.
Впрочем, говоря точнее, не вполне понятные, но, видимо, вполне естественные, иначе они вообще не могли бы произойти.
Так вот, несколько слов о Жене Горожанкине. Женя Горожанкин и сам был странным, удивительным человеком. Я даже опасаюсь, что читатели мне не поверят и скажут, что я его выдумал. Конечно, я мог бы ответить известным афоризмом Вольтера, но считаю это излишним: Женю Горожанкина не надо выдумывать, потому что он существует. И не как-то там абстрактно и умозрительно существует, а часто заходит ко мне, чтобы помочь преодолеть недостатки моего однобокого гуманитарного образования. Но от этого не становится ни менее странным, ни менее удивительным.
А странного и удивительного в нем много.
Ну, например. Его родители были научными работниками и не чаяли в сыне души. Он рос, как говорится, не зная невзгод и лишений старшего поколения. В десять лет ему купили велосипед, в двенадцать подарили транзистор, в четырнадцать отец, возвращаясь из командировки, привез для него такие брюки «техас», каких не видывали, без сомнения, и в самом Техасе. По всем известным правилам, Женя должен был превратиться отпетого эгоиста, нигилиста, лоботряса с надежными задатками тунеядца. Но Женя не стал ни тунеядцем, лоботрясом.
Ничуть не бывало. В упомянутых «техасах», которые месяца к месяцу делались все короче на долговязых Жениных ногах, он бегал на занятия городского физического общества, получал первые премии на математических Олимпиадах и штудировал книги, по мнению старших, недоступные его пониманию. Возможно, по тем же образцам, Женя должен был бы в результате зазнаться, занестись, начать с презрением относиться к своим товарищам, вообразить себя кем-то или чем-то, но и тут он не оправдывает ожиданий. Он никого не презирал, ни над кем не заносился. Он просто жил — не понимая, как можно жить по другому.
Вероятно, для большей убедительности следовало его изобразить по крайней мере книжным червем, эдаким чудаковатым парнем, конечно, страшно рассеянным и в очках, которые он постоянно разыскивает, забыв, что они у него на носу; но, во-первых, нельзя же всех героев подряд снабжать очками (см. Нору Гай), во-вторых, как быть, если он не носил очков, а в-третьих, он совсем не походил на этого самого книжного червя!.. Точно так же, как и его друзья, Женя танцевал и твист, и шейк, и еще что-то в том же духе, и тем не менее однажды на улице, заметив, что группа подростков, его сверстников, недостаточно уважительно разговаривает с некой незнакомой ему девочкой, он вступил с ними в драку и его, конечно, беспощадно измолотили. Правда, впоследствии оказалось, что девочка не только не нуждалась в рыцарской помощи, а, наоборот, ей очень нравилось, что на нее обратили такое пристальное внимание; правда, на прощание ребята пожали ему руку и заявили, что он смелый, отчаянный парняга, и они не прочь сойтись с ним поближе; правда, об этой нелепой истории никто бы ничего не узнал, если бы не белая рубашка, залитая кровью — а дело было днем, его, конечно, заметили... Но нет худа без добра: Женя заинтересовался гимнастикой йогов. Собственно, в те времена многие мальчишки в классе интересовались гимнастикой йогов, но согласитесь, не у каждого хватит упорства всякое утро минимум полчаса выстаивать на голове, пропускать через ноздри — сначала правую, потом левую — по кружке холодной воды и, поджав ноги, сидеть на тахте, отрешась от всего земного и вырабатывая у себя способность не дышать по три минуты. А Женя вырабатывал. И, самое странное, у него на все хватало времени, и на физику, и на йогов, и на классную стенгазету «Щелчок», которую он редактировал уже три года,
Итак, Женя Горожанкин, кроме прочего, занимался еще и гимнастикой йогов. А йоги, как известно, начинают просто — медленный вдох, медленный выдох — а потом уводят в такой туман, в такую загадочную и неправдоподобную даль, что тут не одному Жене Горожанкину трудно разобраться, несмотря на знаменитый трактат «Хатха-йога», который удалось ему с огромными усилиями раздобыть и внимательно изучить.
А где-то между вдохом-выдохом и туманной, загадочной далью, именуемой «седьмой ступенью совершенства» находятся явления, в просторечии называемые телепатическими. Эти загадочные и
