Итак, мы прибыли сюда на уикенд, уговорили кучку порошка и ящик «Сан-Мигеля». Ну и что же мы теперь делаем?
Откровенно говоря, практически ничего. Планы у нас, конечно, наполеоновские, причем бо?льшая их часть начинается с побега из Монако. Можно поехать в Сен-Поль-де-Ванс и найти ресторан в горах. Можно заглянуть в часовню Матисса. Прошвырнуться по магазинам. Посетить Аквариум, чтобы на минутку почувствовать себя Жак-Ивом Кусто. Но беда в том, что всякая активная деятельность сопряжена с серьезной нервотрепкой. Спокойно кататься по Монако могут только участники гонок, но путь за его пределы закрыт и для них. Город превращен в лабиринт заградительных барьеров, охраняемых полицейскими того сорта, который нравится очень богатым людям, а именно злобными вооруженными метрдотелями.
Если вы все-таки решили куда-нибудь махнуть, лучше всего воспользоваться тендером (это разновидность катера) или водным такси. Но они могут доставить вас лишь на другой кусок берега, по которому тоже нельзя перемещаться. Или на другое судно, как две капли воды похожее на ваше. Так стоит ли игра свеч?
Впрочем, на одно мероприятие мы просто обязаны явиться. Это бал Гран-при, который считается чуть ли не центральным светским событием всего евросезона. Нужен черный галстук-бабочка; на суше это досадная помеха, но на море – настоящее орудие пытки. В костюмах пингвинов, усеянных блестками, мы загружаемся в тендер и плывем под пристальными взглядами опустившихся коммивояжеров и финских автомобильных фанатов. Теперь мне понятно, что значит быть капитаном Блаем, изгнанным с «Баунти»[59].
Праздничный ужин ничем не отличается от любого крупного корпоративного торжества. Тягучий, отупляющий, неуютный и организованный как рождественский спектакль в начальной школе для умственно отсталых, причем ваши мучения усугубляются тем, что вам должно быть весело. Как это можно с такими деньжищами и опытом – устроить вечер, который ровно никому не приносит радости? Негативный энтузиазм подобного рода требует некоторых усилий, так же как и слушание возникшей на экране Каприс[60]. Она напоминает уважаемой публике о благотворительных целях, преследуемых основателями этого ежегодного празднества (конечно, без ее помощи никто бы о них не вспомнил). Когда рукоплещешь виртуальной Каприс, чувствуешь себя законченным идиотом. Потом какой- то опустившийся коммивояжер выигрывает «Харлей». Он размышляет вслух, не позвонить ли ему добрым самаритянам. Пора уходить. Уходить пора было еще до того, как я пришел.
Главный ночной клуб Монте по соседству битком набит разъяренными знаменитостями («Вы что, не знаете, кто я такой?!») и их арендованными подружками, от одного вида которых вянет в паху. Множество молодых людей снаружи препираются с полицейскими-метрдотелями из ночной смены насчет того, куда поставить мамочкин «Порше».
Мы снова берем тендер и плывем на очередную гулянку, теперь уже на корабле. Выясняется, что это не один корабль, а два огромных парома, прилепившихся друг к другу задами, как два исполинских тюленя во время случки. Сто немцев за длиннющим столом уписывают тайские школьные завтраки. Нашим хозяином оказывается двухсоткилограммовый немецкий гей в дизайнерских кремовых шортах, жилетке и бейсбольной кепке. Сюда стоило приехать хотя бы для того, чтобы его увидеть: в этом городе, полном уродов, он явный претендент на «Пальмовую ветвь».
Вечеринка устроена для раскрутки его компании – доткома, созданного на базе долгов третьего мира. Мы прибываем как раз перед группой стриптизерш, которые окружают бассейн и разыгрывают убогое представление, прикидываясь лесбиянками. Немцы жуют азиатскую жвачку и пялятся на них. Три потасканные шлюхи на танцплощадке имитируют секс. Для полного сходства с фильмом ужасов, который побоялись выпускать в прокат, не хватает только Винсента Прайса[61] – так и кажется, что он сейчас вылезет из ящика с сухим льдом.
Все это до того угнетающе, настолько серо, уныло и безрадостно, до такой степени жалко, глупо, низкопробно и тоскливо, что я не могу даже отстраниться от происходящего и посмеиваться над ним, завернувшись в тогу своего профессионального репортерского цинизма. Побег с этого корабля становится насущной необходимостью. Врежься в него айсберг, я и то не хотел бы удрать сильнее (и, между прочим, от всей души желаю своим новым знакомым столкновения с айсбергом). Эта вечеринка – социальный аналог Эболы. Моя блондинка хочет перебраться на другой корабль, где тоже гуляют. Но мои силы исчерпаны. Я не могу – даже ради спасения своих детей.
Мы вернулись на свое плавучее биде, и вдруг к нам нежданно-негаданно нагрянул Джейми Бландфорд[62]. По сравнению со всем остальным, пережитым сегодня, это было как внезапный визит Аристотеля.
Монте-Карло – атака на все пять чувств, но особенно страдает слух. Наша сходня в десяти футах от гоночного маршрута – когда об этом рассказываешь, это звучит шикарно, но когда там живешь, это звучит так, что мозги у тебя норовят вылезти из ушей, точно зубная паста из тюбика. Чтобы предотвратить утечку мозгов, мы весь день не вынимаем из ушей желтых пластиковых затычек, поэтому вместо разговора приходится время от времени пожимать плечами или приподнимать бровь.
А вокруг без передышки бушует ураган. Если не тренируются основные гонщики, проходит что-то под названием «Формула-3», или соревнования по картингу, или испытания «Порше». Когда все это заканчивается, местные маменькины сынки садятся в свои «Феррари» и начинают выделываться как умеют. Выглядит это примерно так же, как если бы дворовая футбольная команда вылезла на поле перед финалом чемпионата страны. А когда все они берут тайм-аут, их сменяют свирепые и безжалостные дворники с метлами.
Между прочим, здесь есть целый городок из импровизированных кафе и домиков на колесах. Их обитатели катаются по всему миру, как бродячие циркачи в прошлые времена. Сегодня шалые мальчишки и девчонки из обеспеченных добропорядочных семейств сбегают на «Формулу-1». Чтобы поддерживать их фургончики в постоянном движении, нужна прорва денег – сколько именно, даже подумать страшно. Учтите, я совсем не из тех, кто любит обвинять состоятельных людей в превышении естественной нормы расходов, ссылаясь на голодающих негритят и эпидемии в странах третьего мира. Однако автомобильные гонки – это потребление на уровне булимического психоза. Я смотрю за парапет и вижу, откуда берется львиная доля средств на эту дурацкую забаву. Там плавают миллионы и миллионы окурков. Весь залив превращен в одну гигантскую пепельницу. Бычки усеяли воду, точно конфетти коллективной свадьбы с раковыми опухолями.
В ожидании начала гонок нас развлекают швейцарские «Красные стрелы»[63]. Нет-нет, я не шучу. Алые турбовинтовые самолетики жужжат и ныряют вниз, притворяясь, будто бомбят Монте-Карло, и все опустившиеся коммивояжеры на всех верхних палубах орут «Тора! Тора! Тора!», приветственно вздымают растопыренные пятерни и заливаются самодовольным хихиканьем. Швейцария бомбардирует Монако – это смешно. Один толстяк, уклоняющийся от налогов, объявляет войну другому, сбрасывая на него осколочные процентные ставки. Но Швейцария с Монако никогда не вступят в войну. Для этого надо сначала найти то, за что не жаль умереть.
На свете великое множество вещей, за которые вам как представителю человечества может быть стыдно. Есть много такого, от чего во рту появляется металлический привкус, что заставляет вас давать себе обещание стать лучше. Усердней работать над собой. По-иному расставить акценты. И в прямом или символическом смысле каждая из этих вещей без исключения ежегодно проводит в Монте-Карло хотя бы один уикенд.
Монте-Карло – это броская притча. Бессловесная нагорная проповедь. Но никто ей не внемлет. Да и нельзя здесь ничего услышать, даже если захочется. Шум такой, что трескается асфальт. Голоса эгоизма, жадности, тщеславия, корыстолюбия, зловредных привычек, похоти и животной тупости сливаются в один могучий рев. На огромном экране над плещущейся пепельницей, чуть расплываясь в бензиновой дымке, загораются стартовые огни. Красный, желтый, зеленый. И вот – началось.
Возвращение на родину
