треску: «Вы бы видели, какие в них охрененные черви бывают». Мы спим пару часов, и мой гамак сладко пахнет чужими грязными носками.
«Эмулятор» тралит четыре раза за день. Я стараюсь просыпаться к каждому улову. На второй день сеть цепляется за что-то на дне, и парни теряют куток[55]. Это примерно тысяча фунтов дополнительных расходов. Им некогда спать — нужно нашить новый, пока лодка болтается на двадцатифутовых волнах. Затем зачерпывают тонны грязи. Ловля рыбы — тяжелый труд, полный разочарований. Но ночью луна такая большая и чистая, а море — платиновое.
На третий день уже есть сотня ящиков рыбы — удильщики, зеленоватая треска, плоские рыбы и пикша. Они решают вернуться в Скарборо, чтобы отправить рыбу на рынок в Гримсби по земле. Это дополнительные расходы, но цены должны быть неплохими. Рыбу разгружают в доке. Цены фиксированные, поэтому нужно попытаться еще что-то заработать. Так что «Эмулятор» развернется и отправится в море еще на три дня, но уже без меня.
Мы живем на острове, и география — наша определяющая черта.
Все наши мифы и легенды посвящены морякам. В наших жилах течет морская вода, и те, кто ходил в море, всегда был у нас на особом месте. Но пренебрежение, компромиссы и стыд сделали свое дело — мы разжаловали море до лужи, чтобы стать такими, как все. Теперь море — всего лишь неудобство, яблоко раздора экологов.
Мы абстрактно переживаем за весьма приблизительное число и происхождение рыбы и игнорируем вымирающий вид странников, что выходят в море в дождь и ветер. Мы тайно замышляем истребить этих уникальных мужчин, эту удивительную породу — порождение моря. И кровь в наших жилах становится все менее соленой.
Я покинул «Эмулятор», но еще долго чувствовал призрачное море под ногами. А когда закрывал глаза, то видел, что меня окружают парящие глупыши, и казалось, что они поднимают лодку и летят вместе с ней. Тогда я вспомнил прощание Марка: «Ну что, ты про нас напишешь? Будешь добреньким? А, впрочем, мне по херу. Пиши, что тебе, на хрен, вздумается. Мы эту хрень читать не будем. Она годится только рыбу заворачивать».
Корпорация «Еда»
В документальном фильме «Корпорация „Еда“» есть момент, Когда мать, потерявшую ребенка из-за отравления и выступающую за более безопасную еду, спрашивают, чем она кормит семью. Она отвечает: «Я не могу вам сказать — это чревато судебными исками».
Вы смотрите и думаете: «Что? На тебя подаст в суд мертвая рыба? Или сальмонелла оставит тебя без штанов?» Но именно это она и имела в виду. Тринадцать американских штатов приняли закон, согласно которому производители еды могут подать в суд за клевету. Как кулинарный критик я нахожу эту информацию весьма тревожной.
«Корпорация „Еда“» — прекрасный и нужный фильм, но не по тем причинам, которые пришли вам в голову. На благотворительную премьеру в Лондоне пришли толпы дамочек, избегающих обеда, гастроневротики, ожидавшие некого подобия Джейми[56], чего-то типа мечты Монти и Хью о росе и соломке или хиппи-тирады, обличающей мистера Макгрегора и жирдяев, заправляющих супермаркетами. В мешочках с сувенирами, заботливо разложенных на местах, лежала еда из экологически чистых продуктов и листовки компании «Этичная пицца». Возможно, они думали, что фильм именно об этом. Сам режиссер, Роберт Кеннер, говорит: «Я с удивлением обнаружил, что, начав снимать фильм о еде, я сделал фильм о подавляющей власти корпораций».
Во время работы над «Корпорацией „Еда“», он побывал на слушаниях, где обсуждалось, стоит ли как-то маркировать клонированное мясо. Представитель индустрии высказался против этой идеи, заявив: «Не думаю, что знание об этом отвечает интересам потребителей. Это собьет их с толку». Собьет с толку? Собьет с толку больше, чем закон, запрещающий матери говорить о том, что ел ее сын перед смертью? Нет, не больше. Но почти так же.
Конечно, существует огромная разница между сельским хозяйством в Европе и Америке. Начнем со скотобойни. Процедуры обработки мяса являются причиной постоянных разногласий между Евросоюзом и Министерством сельского хозяйства США. Американские коровы отправляются в бургер, покрытые своими и чужими фекалиями. Фекалии же — это инфекция, поэтому мясо подвергается посмертной химической очистке. У нас животные отправляются в поля блаженных с чистыми задницами. Несмотря на то что в Европе масса сельскохозяйственных предприятий: например, свекольные поля восточной Англии, находящиеся сразу в двух часовых поясах, или стада немецких коров, которые могли бы оккупировать Польшу. Выращиваемые культуры, производимая еда и размер ферм здесь более разнообразны, чем где- либо еще в мире. Европейское сельское хозяйство в основном заключается в смехотворной аграрной политике, защищающей малых производителей, создающих горы провизии, с целью удержания цен. В Европе существует большое количество локальных рынков, олицетворяющих местную культуру. Европейские страны до сих пор холят и лелеют систему контроля происхождения продуктов питания — от рокфора и пармской ветчины до шампанского и мелтонских пирогов. На нашем континенте мы гораздо больше заботимся об эстетике еды. Мы — эпикурейцы, а американцы — эгалитаристы. (Как известно, 80 % говядины в Соединенных Штатах производят всего четыре компании. Говядина не обязательно хорошая, зато ты можно быть уверенным в том, что ешь то же самое, что и сосед.)
Так вот, еда в Америке во многом отличается от нашей. Можно простить нас, европейцев, когда мы снисходительно улыбаемся, глядя, как «Корпорация „Еда“» изобличает отчаянное состояние здоровья американцев. Эпидемия ожирения, 20 % диабетиков, заболевших благодаря рациону из переработанных углеводов и жиров, все это — прямые последствия господства американской пищевой промышленности.
Кеннер говорит, что и нам не стоит сохранять спокойствие — Большая Ферма скоро захватит весь мир. Так уже произошло с Латинской Америкой. В Бразилии есть гигантские хозяйства, способные оставить американских фермеров без работы. Малайзия посадила леса для производства пальмового масла — третьего ингредиента дьявольской кухни после соевого белка и кукурузного сиропа. Китайское сельское хозяйство стремительно развивается, чтобы не просто прокормить гигантскую популяцию, но и предложить ей более «западный» рацион с большей долей мясной и молочной продукции.
Или, как говорит Кеннер: «Моя любимая фраза сейчас — „Скоро во всех супермаркетах страны“, потому что эти продукты заполонят все».
Та часть «Корпорации „Еда“», которую каждый должен посмотреть и понять, повествует о ситуации, когда производство продуктов питания в большинстве стран контролируется горсткой безымянных компаний, связанных между собой общим кошельком и советом директоров в правительстве. Американская история с прекращением регулирования рынка, поддержкой свободных предприятий и непоколебимой верой в его святейшество капитализм давно побила все остальные соображения. Теперь вас могут засудить за то, что вы пожаловались на мерзкий вкус гамбургера. Это посягательство на бизнес. Так, пара техасских производителей говядины судились с Опрой[57], которая сказала, что в стаде могут быть коровы, больные бешенством. Они проиграли, но только потому, что Опра могла позволить себе защищаться.
Американские производители еды — скрытные, как торговцы оружием. Они заявляют, что таким образом оберегают свои профессиональные тайны. На деле они прекрасно понимают, что никто не будет есть сосиску, зная секрет ее производства. Промышленно изготовленные продукты ни на йоту не напоминают домашнюю готовку или картинку с упаковки, на которой изображена уютная ферма. В Америке тщательно лоббируется мнение, что огромные пищевые конгломераты успешно регулируют себя сами, ведь независимый рынок — лучший контролер. Но это работает, если рынок действительно независим и вы можете сделать осознанный выбор. Представления об идиллической ферме тщательно поддерживаются производителями и оптовиками, а это означает, что мы не знаем и не понимаем, откуда берется наш обед.
Корни такого положения дел уходят в историю — переработанные и брендированные продукты стали
