центре города еще отчаянно сопротивлялись, хотя и несли большие потери.
Вещи офицеров загрузили в вагоны еще с вечера. Саша долго искал пролетку – это оказалось не просто, все были нарасхват, – нашел, и всей семьей поехали провожать Митю. В тупике, где стоял уже подготовленный эшелон, было много военных, офицеров и рядовых, в вагоны заносились и личные вещи, и ящики со штабными документами, и оружие, и продукты… Митя соскочил с пролетки, пошел вдоль поезда, отыскивая нужный вагон, но его сразу окликнули:
– Кандауров, давай сюда, подъезжай ближе!
Это был Виктор Уржумов. Он стоял рядом со своими вещами – несколькими чемоданами и баулами.
– Мы с тобой в одном купе. Выгружайся, сейчас подойдут солдаты, помогут нам все занести.
Из вещей у Мити был походный заплечный мешок и средних размеров чемодан – Людмила Илларионовна уговорила его взять некоторые теплые вещи, кроме тех, что были на нем.
– Мы же отправляемся на юг, там тепло, – покривил губы в улыбке Митя.
Он хотел пошутить, но ирония оказалась горькой. Но тетю обижать не стал: взял теплый свитер, вязаные носки, шарф и шапку.
Викентий Павлович мельком глянул на чемоданы Уржумова – три больших, даже на вид тяжелых, да еще два баула, да кожаный саквояж в руках у самого Виктора. Тот уловил мимолетный взгляд, широко улыбнулся:
– Не могу расстаться с любимой библиотекой, эти книги еще отец собирал. Боюсь, господин полковник, пожгут их здесь завоеватели.
Викентий Павлович много раз слышал рассказы племянника о его друге, но встретился с Уржумовым впервые. Пожал молодому человеку руку, сказал:
– Хорошо помню вашего брата Алексея.
– Да, – Людмила Илларионовна тоже ласково взяла Виктора за руку. – Чудесный юноша был Алешенька, Митя так переживал его смерть, и мы вместе с ним. Я рада, что вы подружились, стали соратниками. И особенно рада тому, что рядом с Митей будет такой друг. Мальчики, будьте вместе!
Многие офицеры располагались на ночь уже в купе поезда, Виктор тоже сказал:
– Я уже попрощался с матерью, зачем возвращаться? Лишние слезы… Так что ночую здесь.
Митя растерянно посмотрел на родных: они предполагали отвезти вещи и вернуться. Викентий Павлович кивнул:
– Сделаем как решили. Эта же коляска отвезет тебя утром сюда, я договорился с хозяином. А ночь проведем вместе, дома.
– Поезжай, – махнул рукой Уржумов, который слышал разговор. – За вещи не беспокойся, я остаюсь при них.
Ночью в доме Петрусенко никто, конечно, не спал. Все собрались в гостиной. Электричество, как ни странно, отключено не было, но Людмила Илларионовна зажгла только ночной светильник и плотно завесила окна.
– Не надо привлекать внимание, – сказала она, и все согласились.
Говорили обо всем, но и главной темы не избегали. Викентий Павлович не собирался отговаривать Митю, понимал – это бесполезно. Жена, не сумев удержаться, сказала дрогнувшим голосом:
– Ты делаешь ошибку, Митенька! Разве война для тебя? Это сейчас кажется: все безвозвратно плохо, все рушится, а время пройдет – совсем немного, – жизнь наладится, каждому найдется дело…
У Викентия Павловича защемило сердце. Показалось: вдруг Митя поймет такие простые слова. Но Митя покачал головой, посмотрел упрекающе:
– Что же, тетя, ты думаешь, большевики придут надолго? И ты, дядя, так думаешь?
– Да, – ответил Викентий Павлович, – теперь я в этом уверен.
– Может, скажешь – навечно!
Митя пытался сдержаться, но злость и обида звенели в голосе. «Совсем мальчишка», – подумал с нежностью, но ответил твердо:
– Вечного, мой милый, ничего не бывает. Nil permanent sub sole…
– Ничто не вечно под солнцем, – быстро перевела сидящая на диване Катя и, закусив губу, ткнулась лицом в плечо матери. Глаза ее были полны слез.
– Верно, детка. – Викентий Павлович улыбнулся и вновь посмотрел на племянника. – Но эта власть придет надолго. А значит, станет войну заканчивать…
– С нами, между прочим, с белой армией!
– Да, с вами. А потом станет страну отстраивать, жизнь налаживать…
– Какую жизнь?
Митя даже вскочил, но Викентий Павлович положил ему руку на плечо, и он подчинился, сел.
– Другую жизнь, ты прав, во многом другую. Но теперь она будет и нашей.
– И ты будешь с ними работать?
– Уже работал, если ты помнишь. Вместе с тобой. И неплохо получалось… Видишь ли, милый мой, в дни великих потрясений простой, обыкновенный человек – обыватель, так сказать, – становится особенно уязвим и беззащитен. А разные подонки, бандиты, мошенники лезут из всех щелей. Наша с тобой задача – защитить от них людей. Все равно при какой власти.
– Твоя, дядя, задача, твоя. Моя теперь другая.
Они говорили, а Викентий Павлович незаметно поглядывал на Сашу. Он видел, что и Людмила тоже бросает на сына тревожные взгляды. Саша с детства старался делать все, «как Митенька». Старший брат был для него образцом для подражания. В одно лето напросился с Митей на археологические раскопки под Херсоном, а когда через год Дмитрий уехал без него строить дорогу через Байдарский перевал, страшно был обижен на всех. Сейчас молчит, но не задумал ли чего? Авантюрная жилка у мальчишки есть, вон с Иваном Христоненко целую операцию разработал… Но в какой-то момент Саша потихоньку встал из-за стола, где он сидел с отцом и братом, пересел на диван к матери и сестренке. Обнял Людмилу за плечи, улыбнулся так… Да, словно проговорил: «Не бойся, мама, я вас не оставлю». И подмигнул ему, отцу. Что ж, взрослый парень уже, умный. Как-то незаметно вырос…
Пролетка подъехала еще затемно, часа в четыре. Все вышли на крыльцо, последний раз обняли Дмитрия. Когда экипаж свернул с Епархиальной на Бассейную, Катя тихонько спросила:
– Он вернется?
«Не уверен», – хотел ответить Викентий Павлович, но его опередила Людмила:
– Вернется, вот увидите.
13
– Викентий Павлович, ушла банда! На Москалевку!
Андрей ввалился в кабинет, только сдернув шапку с головы, – в распахнутом полушубке, с кобурой, с повязкой на рукаве. Такие красные повязки с надписью «Харьковская советская милиция» появились год назад, с февраля 1919 года, когда после петлюровцев в городе на полгода установилась власть большевиков. Теперь, в феврале 1920-го, официально учрежденной милиции еще не было – Советы только начинали возрождать городские учреждения и службы. И тот отряд красноармейцев, который, как мог, пресекал грабежи, налеты, нападения, вновь надел такие повязки.
Петрусенко поднял голову.
– Отдышись, – сказал он молодому парню, – разденься и садись. Сейчас прикинем, что к чему.
Сняв полушубок, Андрей опустился на стул перед столом, заваленным папками с бумагами, длинными узкими ящичками-картотекой.
– Досада какая! – Он все еще не мог успокоиться. – Уже морды их видели! Стрелять можно было в упор, да живыми хотели взять, а они свернули в какую-то кривую улицу – и как сквозь землю провалились!
– Да, – Викентий Павлович ностальгически улыбнулся, покачав головой, – на Москалевке таких кривых улочек хватает. Вы их еще не знаете, а этим, значит, они знакомы… Кто там у нас из прежних налетчиков- москалевщиков?
Он подтянул к себе один ящичек, стал перебирать плотные картонки с надписями.
– Та-ак, вот трое есть, из тех, кто жив и может быть в городе… Попов, Свирько, Кожарь. Скажи, где вы беглецов потеряли? На какой улице?
– Так там нет никаких табличек с названиями! Я могу показать, там еще мыловарня была, дым из трубы
