— Приготовь.
Сел на лавку, устало вытянул ноги. Бабка закопошилась у очага.
Паола растерянно оглядывала тесную утробу хижины. Приткнуться негде! С балок свисают пучки трав, в углях рядом с кашей томится горшок с чем-то явно несъедобным, темным, булькающим и чавкающим, как липкая грязь.
— От спины, — проскрипела бабка, заметив взгляд гостьи.
Счастье еще, подумала Паола, что над очагом вытяжка устроена, да хитро, не иначе, гномьи навороты. Это «от спины» навряд ли приятно пахнет.
Захныкал ребенок. Паола вздрогнула: так их здесь, в этой халупке, не двое, а трое? То-то пускать не хотели. Ну да, вон она, люлька, в углу за очагом.
Девчонка спустила кофту с плеча, достала малыша и ловко пристроила к груди. Гости ее не смущали. Ребенок чмокал, посапывал, елозил сжатым кулачком по белой коже, а Паола с трудом удерживалась от вопроса: тебе самой-то лет сколько?! Бабка, видно, поняла, буркнула, пожевав губами:
— Высокие господа не спрашивают, хотят ли смердки позабавиться.
Паолу бросило в жар. Конечно, крылатую деву никто тронуть не посмеет, но… не всегда она была крылатой, не всегда жила в спокойной тишине гильдейской школы. У нее была мать, с которой когда-то так же «позабавились». И не было отца.
Но, вздумай она сейчас сказать этим женщинам, что понимает, они не поверят. Им не объяснить.
Им не нужны ее объяснения, ее сочувствие. Сейчас она — тоже из «высоких господ», и кому какое дело, по праву рождения или по дару Всевышнего.
Паола подобралась ближе к огню, окунула ладони в теплый воздух. Сказала тихо, заметив косой бабкин взгляд:
— Холодно у вас тут.
— Пусть холодно, зато тихо, — ответила вместо бабки девчонка. — Чужие не заглядывают.
— Вроде нас? — хмыкнул Гидеон.
— И вроде вас тоже. И другие… всякие.
— Так уж и никто?
— Чужих — никто. — Девчонка встала, уложила наевшегося малыша в люльку. Усмехнулась. — А кто мне свой, того тебе, господин рыцарь, знать не надобно.
— Тебя звать-то как?
— Не важно.
Малыш захныкал. Бабка зыркнула на ученицу, буркнула:
— Разболталась, девка. Укачивай теперь.
Люлька мерно заскрипела, покачиваясь. Внезапная тоска охватила Паолу, резанула по сердцу.
— Ой-баю-баю, тебе песенку пою, спи, малыш, усни, в темну ночку не смотри…
Молодая мать, по-детски миловидная, наверняка младше самой Паолы года на два, на три, тихонько раскачивалась вместе с люлькой. Мурлыкала под нос:
— Ой, да темна ночь, зло да страх, бегите прочь, ой-баю-баю, тебе песенку пою…
Малыш сопел все ровнее, может, и спал уже, но девчонка пела и пела, и почему-то от ее колыбельной отступала тоска:
— Ой, да темна ночь, да бела в ночи метель, спи, малыш, усни, беды снегом занеси… Снегом унесет, да метелью заметет, ой-баю-баю, да метель тебе споет…
Гидеон поежился вдруг. Сказал тихо:
— Близко вы от горных. Не тревожат?
— А чего им нас тревожить? — откликнулась старуха-травница. — Мир у нас с ними, хвала Вотану.
— Чужим богам молитесь? — Взгляд Гидеона похолодел, резанул так — даже Паола испугалась. А бабка лишь плечами повела безразлично. Ответила:
— Всевышний высоко, столица далеко, а снежные земли рядом. А там — Вотан главный, его власть. Ты, господин рыцарь, не понимаешь.
— Не понимаю, — согласился Гидеон. — Одно знаю, Небесный Отец отступников не любит.
— Церковь их не любит, — равнодушно возразила бабка. — Вот такие, как ты, не любят. А Всевышнему все равно. У богов там, наверху, свои счеты, и Вотан ему не враг.
— Много болтаешь, — рыцарь поморщился, — доболтаешься.
— А и доболтаюсь, не твоя печаль.
— Ой, споет метель, как в ночи темным-темно, — навевала сон девчонка над люлькой.
Бабка выдернула из углей горшок с их едой, переставила на криво сколоченный стол:
— Вот.
Гидеон ухмыльнулся криво, кивнул Паоле:
— Садись, поедим.
От горячего Паола наконец-то согрелась. Теперь ее начало неудержимо клонить в сон.
— Где лечь можно, хозяйка? — спросил Гидеон.
— А где хотите.
Рыцарь пожал плечами, кивнул Паоле на лавку, а сам, завернувшись в плащ, устроился на полу поперек дверей. Паола свой плащ предпочла расстелить на лавке вместо матраса и подушки. Легла, свернулась калачиком, укрывшись собственным крылом и жалея, что нельзя натянуть его на макушку, как одеяло. Заснула — как в черную яму провалилась. Но и во сне ей чудилось тихое пение…
Утро не прибавило хозяйкам хижины гостеприимства. Бабка зыркала волчицей, девчонка смотрела, как на пустое место. Паола охнула, потянувшись: за ночь тело застыло, занемело. Очаг остыл, и не похоже было, что бабка кинется его раздувать ради гостей. В щели под потолком свистел ветер.
Гидеон ухмыльнулся, хрустнул суставами, разминая пальцы. Кивнул Паоле:
— Пойдем. Спасибо, хозяйки, за приют.
Когда хижина осталась далеко за спиной, хмыкнул:
— Можно спрятаться от мира, но вряд ли у них получится не пустить к себе войну. Лучше бы к людям шли.
Паола покачала головой, но спорить не стала.
До самых снегов больше им жилья не попадалось. Неприветливые здесь были места, холодные, глухие. Казалось, все живое бежит отсюда. Только выл в корявых ветвях стылый ветер, а ночами ему вторили волки. Странные, слишком уж умные волки, опасающиеся нападать на двух явно не беспомощных путников, но не упускающие их из вида, провожающие, следящие издали. Словно ждущие чего-то.
Паола научилась разводить костер, спать на земле, вовремя замечать низко нависшие ветви: пробирались звериными тропами, не везде позволяющими идти в полный рост. Не научилась только не слышать этот вой. Он вяз в ушах, завораживал, грозил, а иногда слышалась в нем колыбельная давешней девчонки: ой, споет метель, как в ночи темным-темно… Тогда ночь подступала ближе, и даже костер не мог разогнать стынь.
К границе подошли под вечер. Выбрались из леса, и Паола замерла, забыв дышать, не в силах впустить в себя новое, невиданное прежде: огромную, чистую, сверкающую острыми звездными искрами белизну. Бесконечную, до горизонта, до неба; и даже само небо над нею утратило синеву Жизни, поблекло, затянулось белесой дымкой. Как в зеркале, подумала Паола; впрочем, мысль мелькнула мимолетно и тут же забылась, оставив лишь удивление.
— Плохо, — тихо сказал Гидеон, — тропу замело. Надо к лесу пробираться.
— А есть тут лес-то? Как вообще деревья расти могут в этом… — Паола наклонилась, осторожно дотронулась до белого… «снег», подсказала себе. Снег уколол пальцы хрустким холодом — совсем не сильным, терпимым. Может, не так уж тут будет и страшно?
— Растут как-то. — Гидеон пожал плечами. — Вон он, лес.
Паола прищурилась, заслонила глаза ладонью: белизна мешала разглядеть, на что показывает рыцарь. Показалось, и правда темнеет что-то вдали.
