благодарных слушательниц фальшь не трогала.
Митрофаныч заметил мое появление.
— А, Серега, жрать будешь?
— Буду.
— Садись, — кивнул он, приглашая к столу. — Наливай, наваливай. Для тебя песенка.
Я присел, налил из знакомой бутыли, подцепил со сковороды картошку. Выпил, закусил. Картошка оказалась сладковатой, прихваченной морозом. Но и такая была по нынешним временам деликатесом.
Хозяин справился с проигрышем и вышел на третий куплет.
Последние строчки Митрофаныч пропел неожиданно тихо. Коротко, едва слышно тренькнули напоследок струны.
Звездочка от души захлопала в ладоши, но, не получив поддержки, притихла.
Митрофаныч склонил голову в полупоклоне. Поморщился, отставляя гитару:
— Совсем издохла балалайка. Ее за тридцать лет несчастную так перекосило. Я уж чего с ней только не делал, все одно — струну не держит.
— Хорошая песня, — подала голос Яна. — Я ее помню.
— Угу, — кивнул Митрофаныч и подмигнул мне: — Про тебя песенка, Серега. Про тебя и для тебя.
— Почему это? — опешил я.
— Потому что идешь давно, а не сделал ни шага. Ищешь, а чего ищешь, не понимаешь. И Родину еще не нашел.
— Что-то ты недопонял, Кирилл Митрофаныч. Я домой иду. И ничего не ищу. Мне не нужны ответы. И лишние вопросы тоже не нужны.
— Врешь, — уверенно заявил хозяин. — Вопросы у всех возникают. У каждого свои, тут от рода, от воспитания зависит. Но вопросы задают себе все. И ответы всем нужны.
Я активно работал челюстями, чувствуя, как наполняется желудок, по телу растекаются тепло и сытая нега. Наконец отвалился от стола довольный и расслабленный.
— А мне вот, Митрофаныч, представь себе, неинтересны ответы на большинство ваших вопросов. Потому что не вопросы это, а глупое никчемное любопытство. И ничего, кроме лишнего геморроя, попытки найти на них ответы не дадут.
— Преувеличиваешь, Серега. Вот если б тебе сейчас предложили тайну анабиоза раскрыть, неужели б отказался?
— А зачем мне знать, почему так случилось? Какая от этого практическая польза?
— Немец знал, — подала голос Яна. — Даже рассказывать пытался.
Митрофаныч спал с лица. Смотрел то на меня, то на Яну, будто пытался понять, не разыгрывают ли его.
— И что?
— Ничего, — мотнул головой я. — Нам Фарафонов со своей шоблой на пятки наступал. Мне не до его откровений было. Да и толку?
— И вы не узнали, что произошло? — глупо переспросил Митрофаныч.
Глаза его, казалось, готовы были выкатиться из орбит.
Я пожал плечами.
— А зачем?
— Как зачем? — еще больше удивился хозяин, хотя казалось, больше уже некуда. — Сотни тысяч людей по всему земному шару пытаются докопаться до истины, понять, что случилось. Строят догадки, предположения. Вам же информация сама шла в руки, а вы…
— Сотни тысяч людей тридцать лет назад, а если реально смотреть на вещи, то фактически еще вчера, пытались понять, кто убил Кеннеди. Сотни тысяч людей мучились вопросом, отравился ли Гитлер, или в бункере помер кто-то другой. Толпы народу пытались выяснить, куда делся Борман. Тысячи строили предположения о том, как на самом деле умер Сталин или чьими стараниями развалился Советский Союз. Иногда эти сотни тысяч вспоминали о всякой древней бурде, и тогда их интересовали загадки пирамид в Гизе, каменных чурбанов на острове Пасхи или каракулей в пустыне Наска. Они строили предположения, выдвигали официальные версии, устраивали между этими версиями конфликты… Скажи-ка, Кирилл Митрофанович, сегодня кого-то волнует хоть один из этих вопросов? А ведь люди остались те же самые. Просто сегодня их теребит загадка анабиоза. Но, на самом деле, в загадке анабиоза, как и в загадке египетских пирамид, нет ничего важного.
Митрофаныч насупился, выпятил губу, всем видом показывая, что не согласен, но спорить не будет.
— А ты оспорь, — поддел я. — Давай! Ну? А я тебе так скажу: есть насущные вопросы и любопытство. Так вот насущные вопросы — это вопросы выживания. А все эти домыслы о том, чего мы на самом деле не знаем и никогда не узнаем — пустое любопытство.
— Без знания прошлого нет будущего, — ввернул Митрофаныч расхожую фразу.
