— Ну и чего ты ждешь? Мотай к своему Ваньке.

— Вот. Ты весь в этом. Истеричка! А Ванька… он настоящий.

Девушка зло сверкала глазами, лицо ее стало жестким, несимпатичным. Такой Яны я еще не видел. Быть может, такой она была на самом деле, хотя мне не хотелось в это верить.

В любом случае, сейчас она загнала себя в тупик. Пыталась сделать виноватым во всем меня — видимо, так ей было легче. Но только я себя виноватым не чувствовал. И истерики у меня не было.

— Можешь остаться с истеричкой, можешь идти к Ване. Твой выбор, — с ледяным спокойствием предложил я.

— Ответственность перекладываешь, — задохнулась от злости Яна. — Да пошел ты!

Она развернулась и сделала несколько быстрых шагов. Прочь по тропинке. В другую сторону. От дома Митрофаныча. Из моей жизни.

— Ты сам во всем виноват! — крикнула она, разворачиваясь на ходу.

— Конечно, — кивнул я. И вмазал от души, ниже пояса: — Штаммбергер вернулся.

Яна замерла, осмысляя сказанное.

Я развернулся и пошел к дому. Поверила она мне или решила, что я спятил? А может, подумала, что просто мелочно мщу и придумал это назло…

Неважно. Она оставалась здесь, без меня. Она выбрала сама.

Прав был Митрофаныч, не моя это девка. И мертвый Олег был прав.

В душе росла тоска. Я придавил ее усилием воли, зная, что она все равно вернется. Никуда не денется. Только затаится на время, чтобы потом выбраться и подло пустить яд в сердце в самый неподходящий момент.

Подошел к дому, поднялся на крыльцо, толкнул дверь. Скрипнуло, уютно повеяло теплом, жареным луком и самогоном.

Они все-таки напились. И сдержанный на алкоголь немец, и отстранявшаяся от самогона Звездочка. Про любителя залить за галстук Митрофаныча и говорить не стоило.

Хозяин натрескался до такой степени, что растерял страх и сидел теперь в обнимку со Штаммбергером. Оба покачивались в такт песенке, которую намяукивала на ломаном русском набравшаяся Звезда.

Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, На высокий берег, на крутой. Выходила, песню заводила Про степного сизого орла, Про того, которого любила, Про того, чьи письма берегла.

— Эх! — гаркнул Митрофаныч и подхватил гитару. Но вместо того, чтобы ударить по струнам, забарабанил по нижней деке, и они запели на два голоса.

Ой ты, песня, песенка девичья, Ты лети за ясным солнцем вслед И бойцу на дальнем пограничье От Катюши передай привет.

Митрофаныч со звездой горланили кто в лес, кто по дрова. Хозяин нещадно долбил ладонями по гитаре. Немец текста, видимо, не знал, или петь не умел, что не мешало ему прихлопывать в ладоши.

Пусть он вспомнит девушку простую, Пусть услышит, как она поет, Пусть он землю бережет родную, А любовь Катюша сбережет.[22]

Троица выглядела бесподобно. Признаться, в тот момент я забыл обо всем, даже о Яне.

— Эх! — снова рявкнул Митрофаныч и выдал финальную дробь, такую забористую, что я испугался за гитару.

Инструмент выдержал. Митрофаныч покосил на Звездочку мокрым глазом и спросил:

— Ты откель наши песни знаешь?

Звезда неопределенно взмахнула рукой: мол, я и не так умею.

— Она еще «Калинку-малинку» может, — поделился я знанием репертуара.

— Сережа! — заулыбалась Звезда.

— Мы здесь выпить, — поведал Штаммбергер. — Немношко.

Митрофаныч обошелся без слов, только кивнул, подзывая к столу.

Я подсел к веселой троице, оценивая масштаб посиделок. «Немношко», по мнению Вольфганга, в пересчете на человеческий объем укладывалось, должно быть, литра в два с половиной. Во всяком случае, в огроменной, казавшейся почти бездонной, бутыли осталось сильно меньше половины.

— Хорошо посидели.

— Хорошо сидим, — запинаясь, уточнил Митрофаныч.

Способности хозяина в области русского языка основательно приблизились к способностям иностранцев. Митрофаныч глотал буквы и слоги, дикция его прихрамывала на обе ноги.

— Чем контактики протирать будете? — поддел я.

— У меня еще есть, — отмахнулся хозяин. — Выпьешь?

Я кивнул. Отчего не выпить в хорошей компании, которая хороша настолько, что разговоры на раздражающие меня темы заводить уже не станет. Просто не сможет.

Бутыль тряслась в нетвердой руке хозяина. Самогон расплескивался по столу мутными лужицами.

— А Вольфганг мне все объяснил, — доверительно поделился Митрофаныч. — Пока тебя не было. Правда.

— И ты все понял, — кивнул я, чувствуя, что даже если возьму разгон с места в карьер, то вряд ли догоню нажравшуюся троицу.

— Зря смеешься, Серега. Ты вот смеешься, а я теперь знаешь кто?

— Пьяный мужик, — попробовал угадать я, не особенно надеясь на попадание в нетрезвую логику.

Собственно, я в нее и не попал.

— Не-е-е, — протянул хозяин. — Я теперь Хранитель Знания!

Он сделал страшные глаза и приложился к стакану. Я последовал его примеру. Самогон обжег пищевод, тепло угнездился в желудке, оставив во рту ненапрягающее послевкусие.

Митрофаныч протянул четвертинку луковицы.

— Заешь, — назидательно изрек он. — Надо закусывать! Я теперь все знаю, Серега. И про анабиоз, и

Вы читаете Путь домой
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату