— Аномальный атмосферный конвективный явлений. Двигатса медленно. Этот обходить сторона. Идти на меня. Идти медленно. Хорошо?
Немец говорил сухо, четко, чеканя слова. Вид у него был крайне серьезный.
— Этот пылный вихр реагироват на движений. Вы создавайт вибрация, он растет. Когда вырасти болшой, может бывать беда. Болшой вихр — болшая беда. Очень болшой вихр — катастрофен. Очень медленно.
Я кивнул и медленно побрел вверх по склону. Исполнить инструкции немца мне было не сложно: я едва стоял на ногах. Спонтанно открывшееся второе дыхание иссякало на глазах. Снова накатилась слабость.
Меня мотало, как цветок в проруби. Вырвавшаяся было вперед, Звездочка сбавила ход, обхватила меня, поддерживая и помогая идти. Отказываться от помощи я не стал. В ушах гудело, перед глазами опять все плыло.
Немец наверху что-то говорил, перемещался на шаг-другой то правее, то левее. Иногда просил не двигаться, и тогда Звезда замирала на месте. Порой требовал сместиться в сторону. И все время повторял, чтобы мы не торопились.
Мы и не могли. Ползли, как засыпающие улитки. Плевое расстояние, что еще утром я мог преодолеть за считанные минуты, сейчас сделалось практически бесконечным. И вихри, которые мы усердно старались не раздражать, продолжали увеличиваться, несмотря на все наши старания.
Появился бы немец немного раньше, глядишь смерчики до сих пор оставались в зачаточном состоянии. А сейчас за нами тянулись десятка два пыльных воронок.
Подул ветер.
— Не двигатся! — гаркнул Штаммбергер. Он всё продолжал говорить, громко, на грани крика. Хотя расстояние между нами сократилось раз в шесть, если не больше, и составляло теперь десяток шагов.
Десять шагов до немца. Пятнадцать — до света за его спиной.
Звезда послушно замерла. Я повис у нее на плече. Смерч, что гулял в двух десятков шагов от нас, поймал движение воздуха и принялся раздуваться, словно парус. Он будто насыщался этим дуновением ветра.
Надувался, превращаясь из небольшой воронки в могучий вихрь. Пугающая метаморфоза завораживала.
— Только не двигатся, — заметно тише, вкрадчиво проговорил Вольфганг.
— Стоять, суки! — громко рявкнул знакомый хриплый голос.
Я обернулся. Фара стоял ниже по склону, у дальней стены света. В руках он сжимал ружье, ствол смотрел в мою сторону. Подле Фары из света появились еще двое мужиков с ружьями.
Между нами колыхалась раздувшаяся от ветра, как мыльный пузырь, воронка.
— Найн! Пожалуйста, nicht schie?en![26] Нельзя! — заорал Штаммбергер, путая русские и немецкие слова.
— Ссышь, когда страшно, — оскалился Фарафонов, уперши приклад в плечо. И дернул спусковую скобу.
Грохнул выстрел.
Трудно сказать, попал бы в меня новгородский авторитет с такого расстояния или нет. В любом случае, я так никогда об этом и не узнал. Напившийся ветра вихрь резко качнулся в сторону, втягивая в себя летящую с бешеной скоростью картечь.
До меня не долетела ни одна дробина. Воронка загудела, ускорилась в своем вращении и принялась расти.
— Trottel, — пробормотал немец, хватаясь за голову. — Volltrottel.[27]
— Вперед! — приказал Фара и первым двинулся в нашу сторону.
Его люди быстро пошли следом. Молча. Решительно. Неумолимо.
От этой спокойной решимости захотелось как можно быстрее добраться до стены, сбежать. Я перенес вес, собираясь идти дальше, если мое ползанье по склону в обнимку со Звездой можно было так назвать.
Звездочка уловила движение, подставила плечо.
— Не двигатся, — еле слышно сказал Штаммбергер. — Если хотеть жить, стоят!
Я застыл. За спиной у Фары появились еще люди. Те, что вышли раньше, шагали теперь вверх по склону.
Блуждающие вихри, словно живые, потянулись им навстречу. Почуяли движение?
Фарафонов пёр на меня, не обращая внимания ни на вихри, ни на немца. На лице большого человека была непробиваемая решимость, губы растянулись в жестком злом оскале. Глаза маниакально блестели.
Одержимый он, что ли?
Григорий вскинул ружье, но выстрелить не успел. Рядом возник небольшой вихрь. Совсем рядом. Безобидная на вид воронка высотой ниже человеческого роста самым краешком зацепила ствол.
Фара переменился в лице, напрягся. Вихрик качнулся в сторону. Ружье дернуло с нечеловеческой силой, вывернуло, подкинув не успевшего отпустить цевье Фарафонова. Новгородский авторитет подлетел в воздух, отпустив ружье, пронесся несколько метров и грохнулся на бок о камни.
Воронка с чавканьем втянула ружье, загудела, на глазах увеличившись вдвое. Вырванное у Григория оружие запоздало грохнулось на камни, но меньше, потеряв ствол, вихрь не стал.
— Не двигатся, — тихо, на одной ноте, словно мантру повторял Вольфганг. — Не двигатся.
Два разросшихся выше человеческого роста вихря пустились вниз по склону. За ними потянулись с десяток мелких, кажущихся безобидными. Но в безобидность этой дряни не верил теперь никто из присутствующих.
— Не двигатся, — продолжал бормотать Штаммбергер так, что его могли слышать только мы со Звездой. — Не двигатся.
Один из больших вихрей двигался прямо на мужика, что шел к нам вместе с Фарой.
— Не двигатся.
И в этот момент у фарафоновского человека сдали нервы. Он заорал, вскинул ружье и принялся палить в надвигающуюся воронку. И без того гигантская, воронка на глазах сделалась больше. К первому стрелку присоединился второй, третий…
Паника волной покатилась вниз по склону. Люди Фарафонова палили по смерчам. Воронки ускорялись, увеличивались в размерах и делались агрессивными. Они больше не гуляли плавно по склону. Они кидались из стороны в сторону, с молниеносностью кобры реагируя на малейшее движение.
Тихий склон в мгновение ока превратился в ад.
Гудели воронки. Стреляли ружья. Орали люди.
Одного из преследователей засосало в пыльный вихрь, подняло раскручивая, как до того Фару. К первому вихрю нервным броском кинулся другой, пытаясь выдернуть жертву.
Воронки сшиблись с неприятным звуком, нападавшая пошла в сторону, зацепляя ногу раскручиваемого первой воронкой мужика. Раздался полный боли и ужаса крик.
Смерчи, покачиваясь, перетягивали жертву несколько секунд. Затем разошлись. Измочаленное, словно его молотили без воды в барабане стиральной машины, человеческое тело шлепнулось на землю.
Вокруг быстро растекалась темная лужа. Кровь молниеносно впитывалась в песок.
— Не двигатся, — бормотал как сломанная шарманка немец, придавая жуткой сюрреалистичной картине еще больше ужаса.
Я не двигался. Я едва держался на ногах, чувствуя, что вот-вот потеряю сознание.
Где-то там, за вихрями, возле дальнего света, мелькнуло испуганное личико Яны с замотанным тряпкой ртом и слезами на глазах. Рядом с девушкой стоял злой и растерянный Толян с ТОЗом. До них местечковый апокалипсис еще не добрался.
— Теперь медленно поднимайтес к я, — неожиданно сменил пластинку Штаммбергер.
Голос немца звучал словно через слой ваты. Смысл сказанного до меня дошел не сразу.
