— Ну, раз мы команда, то твоя очередь хавку доставать, — тут же ввернул Борис.
Бывший политик-язычник посмотрел на него с немым укором. Так выразительно, что если бы смотрел со сцены, зал бы уже рукоплескал, а если бы в жизни — то тот, на кого был направлен взгляд, просто обязан был раскаяться и заняться благотворительностью.
Борис ни каяться, ни раздавать добро нуждающимся явно не собирался.
Серый решительно поднялся.
— Хорошо. Раз мы команда… Хорошо.
Он резко развернулся и шустро потрусил прочь. Через несколько секунд его спина скрылась в ближайших кустах.
— Куда это он? — спросил я.
Борис поглядел на меня, как на восьмое чудо света.
— О, у кого-то голосовой модуль заработал.
— Да пошел ты, — разозлился я и отвернулся.
Тут же пожалел, что упустил возможность хотя бы попытаться поговорить по-человечески, но было поздно.
Борис курил у меня за спиной. Дым сигареты сносило легким ветерком в сторону. Он проплывал мимо меня сизым призраком, поднимался, терялся в ветвях, растворялся в прозрачном воздухе.
Сверху мягко хлопнуло. Я запрокинул голову — в глаза полетела древесная труха. Я зажмурился, поморгал, потер пальцами веки, стараясь избавиться от сыпанувшей сверху дряни. Затем разглядел виновника шума.
На дереве сидела здоровенная ворона и косила черной бусиной глаза.
Чертова птица! Сейчас бы рогатку…
Будто подслушав мои мысли, ворона каркнула и, сорвавшись с ветки, полетела туда, откуда мы пришли.
Борис докурил. Бычок прочертил в воздухе дымную дугу и спикировал в траву в нескольких шагах от меня.
Я слушал город.
Москва звучала очень необычно. Не было урчания двигателей, не шуршали по асфальту тысячи подошв и сотни покрышек, не орали автомагнитолы в распахнутых окнах. Не звенел трамвай на перекрестке, там, где возвышался за деревьями музей Дарвина. Не кричали дети, не гундел у светофора побирающийся безногий калека, не жаловались на дороговизну тетки возле входа в магазин по ту сторону улицы.
Зато трещали, как безумные, насекомые. Да тявкала где-то далеко собака. Хорошо если собака, а не кто-то посерьезней…
Я повел больным плечом и поймал себя на том, что кручу в руках очки. Глупая привычка.
Протерев краем безрукавки линзы, я сунул оптику обратно в футляр.
Борис ковырялся в рюкзаке. Видимо, все же решил пообедать. Интересно, устроит перекус сейчас, или подождет Серого?
Подождал, хотя ждать пришлось долго. Серый появился минут через тридцать, напевая очередную бессмыслицу. В руках навязавшийся попутчик держал мусорный пакет.
Он оборвал песню, если это можно было так назвать, и бросил пакет на землю.
— Вуаля! Кушайте, не обляпайтесь.
Борис недоверчиво посмотрел на пакет, на Серого. Тот с независимым видом уселся прямо на землю, подхватил упакованную палатку и, положив ее на колени, принялся отбивать ладонями ритм.
Серый вновь затих и покосился на кусты, из которых пришел. Борис поднял пакет, потряс в воздухе.
— Это что?
Ответить добытчик не успел. Ветви раздвинулись, и нас стало четверо. Мужик, выскочивший из-за кустов, был грозен и решителен. На лице его было написано желание убивать, но ярость мгновенно сошла на нет, уступив место промелькнувшим растерянности, испугу и разочарованию.
— Твою мать, — рыкнул мужик.
Серый не обратил на него никакого внимания, продолжил напевать:
— А ну-ка тихо, — оборвал его Борис, в руке которого снова, будто из воздуха, материализовался топор. Повернулся к мужику: — Тебе чего, дядя?
Тот с досадой покосился на топор, засопел.
Я решил не вмешиваться и наблюдал за происходящим со стороны. Мужик явно имел претензии. Не иначе мешок Серый у него упер.
— Это мои сухарики, — наконец пропыхтел мужик.
Обиженно. По-детски оттопырив толстые губы. Вид надутого детины и его клянчащий справедливости голос были настолько нелепы, что я невольно улыбнулся.
— Какие сухарики? — опешил Борис.
Мужик кивнул на мусорный мешок.
— Я ларек на углу вскрыл. Там и так ни хрена нету, только сухарики и жвачка вроде съедобны. Но от жвачки никакого толку и каменная она, а сухари этот дрыщ спер.
— Я не пер, — возмутился Серый с тем же праведным видом, с каким негодовал с утра, пойманный за руку возле наших рюкзаков. — Оно лежало, никого не трогало. Я подобрал.
Борис повернулся к мужику. На лице светилась дружеская улыбка, но рука крепко сжимала топор.
— Ну, мужик, — миролюбиво проговорил он, — нечего было бросать свое добро. Или оно тебе так нужно было, что разложил посреди улицы?
Взгляд мужика заметался между топором и мусорным мешком.
— Ладно, — сжалился Борис, — давай пополам.
— Так не честно! — рассердился тот. — Я их нашел!
— Он тоже, — кивнул на Серого Борис. — Не жадничай, дядя. Половина лучше, чем ничего. — Он запустил в мешок лапу и стал доставать оттуда пакетики с сухариками. Мужик скрипнул зубами. Борис
