В поисках Аляски

Я похлопал Полковника по плечу и сказал:

— Вон Хайд.

— Черт!

— Почему?

— Аляска где?

— Нет, — ответил я.

— Толстячок, она тут или нет? — спросил он.

И тогда мы оба встали и принялись осматривать трибуны.

Орел поднялся на подиум и спросил:

— Все собрались?

— Нет, — ответил я. — Аляски нет.

Орел опустил глаза:

— А остальные все?

— Аляски нет!

— Ясно, Майлз. Спасибо.

— Без Аляски нельзя начинать.

Орел посмотрел на меня. Он беззвучно плакал. По его щекам, подбородку катились слезы, падая на вельветовые брюки. Он уставился на меня, но не своим фирменным Роковым Взглядом. Он часто моргал, слезы лились, и выглядел он, боже ж ты мой, таким жалким.

— Сэр, прошу вас, — снова сказал я, — давайте подождем Аляску. — Я чувствовал, что все смотрят на нас, пытаясь осознать то, что я уже понял, но во что поверить еще не мог.

Орел снова опустил взгляд и прикусил нижнюю губу.

— Ночью Аляска попала в аварию. — Слезы полились еще сильнее. — Она погибла. Ее больше нет.

На миг весь зал смолк, тут никогда не было так тихо, даже перед тем, как Полковник отпускал коронную шутку по поводу баскетболиста у штрафной. Я уставился на его затылок. Просто тупо таращился на его густые волосы. Такая тишина воцарилась, что было слышно, как другие затаили дыхание, это был вакуум ста девяноста задыхающихся школьников.

И я подумал: Это я виноват.

И я подумал: Мне нехорошо.

И я подумал: Меня сейчас вырвет.

Я встал и выбежал из зала. Добрался до мусорного бака, стоявшего в полутора метрах от двери, и буквально нырнул в пластиковые бутылки и какой-то недоеденный бургер из «Макдоналдса». Но почти ничего из меня не вышло. Я нависал над ведром, живот напрягся, мышцы горла непроизвольно сокращались, из глотки рвались утробные звуки, буэ-э-э-э, это было очень похоже на рвоту и никак не прекращалось. Когда выдавался секундный перерыв, я со всех сил втягивал в легкие воздух. Ее губы. Теперь они мертвые и холодные. И мы уже не продолжим. Я понимал, что она была пьяна. И чем-то расстроена. Нельзя же разрешать человеку садиться за руль, когда он пьян и настолько не в себе. Очевидно, что нельзя. Да боже, Майлз, что с тобой не так? И тут наконец из меня хлынула блевота, заливая мусор. Это было все, что осталось от нее у меня во рту, — и теперь оно в мусорке. И вот снова, и еще, а потом я беру себя в руки — все, успокойся, серьезно, она не умерла.

Не умерла. Она жива. Она где-то есть. В лесу. Аляска спряталась в лесу, она не умерла, она просто скрывается. Она решила подшутить. Это Прикол Аляски Янг Повышенной Крутости. Это Аляска, как она есть: веселая, заводная девчонка, не умеющая вовремя затормозить.

И мне стало намного лучше, ведь она не умерла.

Я вернулся в спортзал, все были в той или иной мере не в себе. Сцена напомнила мне передачу по телику, вроде репортажа «Нэшнл джиогрэфик» о похоронных ритуалах в какой-то чужой культуре. Я увидел Такуми — он стоял рядом с Ларой, положив ей руки на плечи. Кевин уткнул свою голову со стрижкой- ежиком в колени. Девчонка по имени Молли Тэн, которая ходила с нами на математику, выла в голос, колотя себя кулаками по бедрам. Я всех этих людей вроде бы и знал и в то же время не знал, и всем им было плохо. А потом я увидел Полковника, он лег на бок, поджав колени к груди, а рядом с ним сидела мадам О’Мэлли, протянув руку к его плечу, но не отважившись дотронуться до него. Полковник кричал. Он вдыхал, а потом орал. Вдыхал. Орал. Вдыхал. Орал.

Поначалу мне показалось, что он просто кричит. Но через некоторое время я уловил ритм. Я понял, что это не просто вопль, а слова. Он говорил: «Прости меня».

Мадам О’Мэлли взяла его за руку:

— Чип, ты ни в чем не виноват. Ты ничего не мог поделать. — Если бы она только знала правду.

А я стоял и смотрел на все это, и вспоминал ее живую, а потом кто-то взял меня за плечо, я повернулся и увидел Орла. Я сказал:

— По-моему, это она глупо пошутила.

А он ответил:

— Нет, Майлз, ты ошибаешься. Мне очень жаль.

У меня вспыхнули щеки.

— Нет, она молодец. Она могла все подстроить.

А он:

— Я ее видел. Мне очень жаль.

— Что произошло?

— Кто-то баловался в лесу петардами, — ответил он, и я крепко закрыл глаза, неотвратимо осознавая: я ее убил. — Я побежал за ними, а она в это время, наверное, уехала из кампуса. Было поздно. Она отъехала недалеко на юг по трассе I-65. А там поперек дороги встал грузовик с прицепом: с ним что-то случилось. На место уже приехала полиция. И она врезалась в их машину, даже не повернув руль. Я полагаю, что она очень много выпила. Полицейские сказали, что они по запаху поняли.

— А откуда вы знаете? — спросил я.

— Я ее видел, Майлз. И разговаривал с полицейскими. Смерть наступила мгновенно. Она ударилась грудью в руль. Мне очень жаль.

Я переспросил, видел ли он ее, и он сказал «да», я спросил, как она выглядела, он ответил, что только кровь из носа немного шла, и я опустился на пол. Я помню, что Полковник еще кричал, помню, что, когда я скрючился, мне положили руку на спину, но видел я лишь ее — голую на металлическом столе, из ее маленького, как слезинка, носика тонкой струйкой вытекла кровь, зеленые глаза открыты, смотрят куда-то в пустоту, губы чуть изогнуты, легкий намек на улыбку, а ведь она была такой теплой, ее губы — такими нежными и сладкими.

Мы с Полковником молча возвращаемся к себе в комнату. Я смотрю под ноги. Не могу перестать думать о том, что она мертва, и не могу перестать думать о том, что она просто не может быть мертва. Люди так просто не умирают. Я не могу дух перевести. Мне страшно, как будто меня предупредили, что вломят мне после школы, а сейчас уже шестой урок и я прекрасно осознаю, что меня ждет. Сегодня очень холодно — мороз в буквальном смысле слова, — и я думаю о том, что надо бы побежать к речушке и нырнуть в нее головой вперед, а там так мелко, что я руки обдеру о камни, тело погружается в холодную воду, сначала шок, потом я цепенею, и я останусь там, и вода унесет меня сначала в Кахабу, потом в Алабаму, потом в залив Мобайл, потом в Мексиканский залив.

Я хочу слиться с сухой и хрустящей на морозе травой, по которой ступаем мы с Полковником, молча шагая в свою комнату. У него такие большие ступни, слишком большие для его малого роста, и его банальные кеды — новые, которые пришли на смену старым, тем, в которые нассали, — больше похожи на клоунские ботинки. Я вспоминаю Аляскины шлепанцы и синие ногти на пальцах — в тот первый день, когда мы сидели на качелях у озера. Ее будут хоронить в открытом гробу? В похоронном бюро смогут воссоздать ее улыбку? Я все еще слышал ее голос: «Так прикольно, но я жутко спать хочу. Продолжим потом?»

Последние слова жившего в девятнадцатом веке священника Генри Уорда Бичера были: «А теперь