вскричали:
— Кровь за кровь!
Стоявший за Людеком — Доман, который приехал на тризну, тоже поднял чару и громко воскликнул:
— Кровь за кровь!
Все взоры обратились к нему. Доман был печален, как будто потерял родного отца. Он заговорил, речь свою перемежая песнью и прерывая её слезами:
Все, кто сидел поблизости, вторили ему и, поднимая чары, подхватывали чуть не каждое его слово. Молодёжь, обернувшись к Гоплу, сжимала кулаки и осыпала проклятиями и угрозами городище.
По мере того как бочки опорожнялись, усиливался шум: старики, вспоминая покойника, рассказывали, как провёл он свои молодые годы в трудах и боях, как смел был и дерзок в первой половине жизни, как любил он своих кровников, как они любили его и как почитал он священным гостя в своём дому… Чары все быстрее ходили вкруговую, жгучей становилась печаль и горячей жажда мщения.
Женщины, сидевшие в стороне, тихо напевали…
Так длилось всю ночь до белого дня, тянулось второй день и вторую ночь, не кончилось и на третий… Молодёжь метала копья, соревновалась в беге и верховой езде, бросала камни в цель и состязалась в борьбе — пока не был выпит мёд до дна и не сморила усталость. Наконец, все стали расходиться, простившись напоследок с могилой и убрав её зелёными ветками.
Доман со своими людьми досидел до конца, а когда сыновья Виша покинули пепелище и жальник, отправился проводить их до дома.
На половине пути он остановил их.
— Слушай, Людек, — сказал он, — время или не время теперь говорить об этом, но я должен свалить гнёт со своего сердца. Сядем да потолкуем.
Все трое уселись под дубом, и Доман, пожав руки братьям, начал:
— Я с вами… я хотел бы стать братом вашим, будьте же и вы мне братьями.
— Согласен! — ответил Людек, унаследовавший от отца ясный ум и отвагу; говорил он мало и неохотно, но, сказав, держал слово, хоть бы пришлось пролить за него кровь.
— Что же думаете вы делать? Нужно мстить за отца… да и может ли быть иначе? Убил его Смерд… Его убить нетрудно, но он выполнял не свою волю… Что же вы думаете делать?
— Верно ты раньше сказал, — подумав, отвечал Людек, — снесём на вече окровавленную одежду, положим её перед старейшинами и скажем: Виш погиб за вас и за вече, так пусть же вече решает, как отомстить за его кровь.
Они переглянулись.
— Правильно, — сказал Доман, — пусть старейшины судят, но если вам понадобятся руки, чтоб воздать за его кровь, которая не должна быть пролита напрасно, я предлагаю вам свои…
Тут Доман слегка замялся, глаза у него заблестели, но он тотчас опустил их, словно застыдившись чего-то.
— Братом вашим я хотел бы стать… братом, — повторил он.
— И мы тебе братья, — отвечали сыновья Виша и снова пожали ему руку.
— Не успел я просить Виша, так теперь вам говорю… Я хочу сестру вашу взять…
На мгновение все замолчали; по тогдашним обычаям замуж отдавали по старшинству, и не могло быть никакого сомнения, что говорил он о Диве. Людек понурил голову.
— Доман, брат мой, — воскликнул он, — Дива и слышать не хочет о муже… Это не новость, давно уж она дала обет богам… Она создана не для детей, кудели и горшков, а для священного огня и источника, для песен и волхвований… Не будет тебе Дива женой… Я бы отдал её за тебя от всего сердца… но могу ли я нарушить обет, данный богам?
Они снова умолкли; Доман потупился и, теребя бороду, что-то бормотал про себя.
— Э! — вскричал он. — Мало ли девок лелеет эту думу, а выйдут замуж и позабудут… Мне полюбилась она и красой и всем своим нравом… В холе будет она у меня жить, впору хоть княгине, разве только птичьего молока у неё не будет…
Людек снова покачал головой.
— Что же делать? — сказал он. — С богами и с духами я воевать не стану… а младшую, если хочешь, я с радостью отдам за тебя. Не менее пригожа она, чем сестра, и ничем её не хуже… Эту, хоть бы вздумала она плакать, ты получишь…
Он посмотрел на Домана. Сорвав с ветки листик, Доман прилепил его к губам и, глядя куда-то в сторону, молчал: пренебречь предложением Людека он не хотел, а принять его не мог. Наконец, когда листик упал, он медленно заговорил:
— Если ты прикажешь Диве, она тебе повинуется: ты теперь хозяин в доме, — что прикажешь, тому и быть… Всем им хочется служить богам и духам, так можно ли их слушать?
— Я не могу ей приказать, — спокойно сказал Людек. Доман нахмурился, глаза его горели, грудь высоко вздымалась, словно он запыхался от усталости.
— Эх! — вскрикнул он. — Так-то ты почитаешь меня братом? Верно, от другого ждёшь большего выкупа, оттого и не хочешь отдать её за меня…
— Доман, брат, мне выкуп не нужен, правду я говорю…
— Хочешь, чтоб я братом вам был, мстил с вами за отца, отдай мне сестру, — настаивал Доман,
— Младшую отдам…
— Старшую — или никакой.
— Не могу! — решительно повторил Людек.
Доман встал, по своей привычке снова сорвал листок, приложил его к губам, прошёл несколько шагов и обернулся.
— Отец ваш отдал бы её за меня, — воскликнул он с гневом.
— Никогда…
— Хочешь, чтобы я был с вами и за вас? Я готов… Но она должна быть моей, а ежели нет, так нет…
Людек насупил брови и, передёрнув плечами, нетерпеливо повторил:
— Нет, так нет!
— Значит, нет! — вскинулся Доман. — Видно, ты хочешь, чтоб я был врагом тебе, а не братом!
— Купить твою дружбу я не могу, придётся обойтись без тебя, — холодно возразил Людек.
Доман бросился к нему, весь дрожа от гнева. — Людек, брат! Плохо ты, поступаешь, говорю тебе! Из-за девки не хочешь отца в могиле утешить пролитой кровью врагов… Э-эх!
— Я уже сказал, — буркнул Людек, — не могу…
— Друзья вам нужны теперь, а ты себе недругов наживаешь! — насмешливо прибавил Доман. — Безрассудный ты человек!
Глаза их встретились: Людек, сдерживаясь, ещё раз повторил:
— Не могу…
Доман вскочил, собираясь уйти.
— Не отдашь добром, так я силой её возьму…
— А мы силой будем её защищать…
— Посмотрим!
— Посмотрим!
Договаривая последние слова, оба пятились в разные стороны, все так же скрещивая взгляды. Руки они уже не протянули друг другу. Меньшой брат молча стоял за Людеком, который заменял ему теперь отца.
Доман рывком нахлобучил шапку на глаза и пошёл прочь. Лошади его стояли невдалеке от пепелища:
