многочисленных походах и битвах. И вот он, заметив, что неприятель ведёт себя неосторожно, придумал план скорее остроумный, нежели смелый. Утром с восходом солнца ом приказал развесить на расположенных напротив неприятельского лагеря холмах большое количество похожих на шишаки блестящих предметов, вид которых, когда на них упали солнечные лучи, привёл неприятельские войска в такое исступление, что, схватив поспешно оружие, без должного порядка и строя они устремились в великой запальчивости, вслепую, в ту сторону, где сверкали мнимые шлемы, алча новой победы над поляками».
Длугош пространно описывает, как Пшемыслав, заманив таким образом неприятеля в засаду, напал на него и разбил. За эту счастливую победу Пшемыслав был провозглашён королём и назван Лешеком.
Во всем этом повествовании чувствуется какая-то подтасовка, необходимая для того, чтобы связать эту легенду с Лешеками и Лехом первоначальных сказаний.
В основе этой легенды кроется какое-то неизвестное предание, неясная традиция о владычестве над страною племени или сословия Лехов. Достойно внимания только одно, а именно, что это предание упоминает о простом происхождении Пшемыслава и что национальное сознание всегда отдаёт предпочтение заслуге перед происхождением, как позднее мы увидим в легенде о Пясте.
Пшемыслав тоже бедный воин незнатного рода. Народный элемент здесь не очень ощутим, заметна скорее работа хрониста, притом не очень удачная.
Пшемыслав-Лешек умирает, также не оставив потомства; он пристегнут к общинному правлению двенадцати воевод, как некое фантастическое украшение для напоминания о Лешеках.
Наступают выборы нового короля (здесь уже чувствуется веяние ягеллонского периода Речи Посполитой[94].
Объявляется масса претендентов на корону, возникают соперничество и раздоры, выбор труден; во избежание распрей «после долгих споров (Длугош) они пришли к такому решению: поставить столб, и пусть все, кто добивается владычества, в определённое, заранее назначенное время скачут к нему наперегонки на конях разной масти; и кто в этих гонках первым достигнет столба, признать за тем, невзирая на его происхождение, „княжеское достоинство“. Скачки должны были иметь место вблизи Кракова на берегу Прондника[95] на покрытой дёрном равнине. Судьями должны были быть избранные для того старейшины. Лукавый юноша по имени Лешек вбил ночью в дорогу железные шипы, которые сверху присыпал песком, оставив для себя сбоку только ему известную тропинку. Козни его раскрыли двое юношей, которые, желая поразвлечься, бегали взапуски к столбу, — но об этом никому не дали знать. Гонки были назначены на 15 октября и собрали огромные толпы народа. Длугош рассказывает, что для старейшин были поставлены лавки, и горячо заинтересованные зрители заранее обсуждали возможный ход состязаний. Уже с самого начала стали падать, покалечившись, кони других участников гонок. Лешек же, подковавший, кроме того, своего коня, первым достиг известной ему тропинкой цели и схватился за столб.
Однако вместе с ним, под всеобщий хохот (потому, что шёл пешком), подошёл к столбу и тот, кто открыл козни Лешека. (Длугошу точно известно, что конь Лешека был в яблоках.) Коварная проделка с шипами раскрылась, Лешека растерзали на части, а пеший участник состязания, этот скромный юноша, был провозглашён королём.
Упоминание о подкованном коне, вероятно, указывает на время возникновения легенды, так как знатоки геральдики считали своим долгом объяснить происхождение столь обычной в польских гербах подковы. Удивительно неловко все это связывается с Лешеками. Пшемыслава прозвали Лешеком; того, кто обманом достиг столба, звали тоже Лешеком; и тот убогий юноша тоже получает это имя, «ибо было оно, — поясняет Длугош, — в то время весьма распространено и давалось избранным на престол князьям как
Внуком этого второго Лешека и был Попель (Popiels). Предание говорит, что он был законным сыном Лешека III от его жены и что, кроме него, от двадцати наложниц осталось после Лешека III следующее потомство: Болеслав, Казимир, Владислав, Вратислав, Оддон, Барвин, Пшибыслав, Пшемыслав, Якса, Семян, Земовит, Земемысл, Богдаль, Спицыгнев, Спицымир, Збигнев, Собеслав, Визимир, Честмир, Вислав.
По-видимому, эти имена также выдуманы знатоками геральдики для того, чтобы вывести от них фамилии шляхетских семейств, что явно чувствуется в таких именах, как Якса, Визимир, Барвин и др. Потомство их якобы расселилось на острове Ругии, среди полабов, ободритов, кашубов и т. п.
История Попелей разработана Длугошем крайне пространно и с большим количеством подробностей. Необходимость вынуждала перенести столицу из Кракова в Гнезно, и хронист также переходит, вернее, перескакивает сюда, считая естественным, что Попелю наскучили гористые окрестности Кракова, как вскоре и Гнезно, откуда Попель переселяется в Крушвицу[96].
За этим Попелем, ничем себя не проявившим, следует ещё один Попель, которого сажают на престол двадцать дядьев (двадцать славянских племён).
В этом молодом наследнике великих предков проявляются сразу же, смолоду, отвратительнейшие наклонности, и Длугош снова очень подробно характеризует его, говоря, что он «предавался бесстыдным забавам и разврату, устраивал пиры, пьянки, гулянки и танцы, больше занимаясь девушками, чем оружием». Кроме того, был он неохоч до битвы и изнежен, за что его прозвали Хвостеком, то есть никчёмным человеком. Поженили его с соседней княжной, немкой из знатного рода, красивой, но гордой и жадной, которая, как и можно было ожидать, взяла верх над мужем. Появление на свет двух сыновей, Леха и Попеля, ещё усилило её власть и значение.
Дядья тщетно старались спасти столь низко павшего племянника: они ничего не добились и только снискали себе ненависть его жены, которая, опасаясь, как бы они не пришли когда-нибудь к власти вместо её сыновей, стала подговаривать мужа их погубить. Длугош поместил всю её речь к мужу по этому поводу, в которой она весьма убедительно доказывала ему, что он должен избавиться от дядьев.
Коварная женщина поставила на своём. Попель прикидывается тяжело больным, приглашает к себе дядьев и, будто бы предчувствуя близкую кончину, выражает желание, чтобы они справили вместе с ним тризну, то есть поминальное пиршество.
Притворные стоны Попеля и плач над якобы уже умирающим князем были столь трогательны, что «даже бронзовые статуи, украшавшие королевский замок, изошли слезами, слушая столь жалобные причитания и сетования». Эти бронзовые статуи в замке Попеля в самом деле необыкновенны!
Итак, вначале был совершён погребальный религиозный обряд, а потом все засели за щедро уставленные яствами пиршественные столы. Вся эта комедия болезни, отчаяния, поручения опеке дядьёв остающейся вдовой жены продолжается долго. «Так текли беседы, — рассказывает Длугош, который в своём повествовании не скупится на подробности, — пока солнце не стало убирать свои лучи с небосвода и Попель не закончил свою обманную игру, которую придумала хитрая жена его, дабы обмануть дядьев и других панов. Дядья его и гости, выполнив все то, что обычно вершилось при умиравшем либо умершем князе, ожидали согласно его уверению возвещённой ему приговором богов кончины. Тогда Попель, как бы на прощанье с дядьями и старейшинами, приказывает слугам подать себе мёд, чтобы при последнем объятии утвердить осушением чаши заключённый с ними союз. Был же у него золотой кубок с искусно вырезанным замысловатым узором, проворно подставленный ему королевой, в котором напиток, хотя и поданный в небольшом количестве, пенился и клокотал так, что поднимался с шумом до верха, а после того как пена сдувалась, опадал и постепенно возвращался в прежнее состояние, как мы это видим на бурлящем кипятке, когда из-под него убирают огонь. Смертоносный напиток был подан вначале королю Попелю, чтобы тот его отведал и чтобы другие сочли его чистым и безвредным. Король притворяется, словно пьёт за здоровье присутствующих панов; в действительности же, сдув пенную муть, он даже не пригубил напитка: из оставшейся же половины, которая была крепко приправлена ядом, каждый из дядьев пил по очереди, давая последнее целованье королю».
