его любит! Боже, пожалуйста, сделай так, чтобы он поговорил со мной сегодня, вечером еще хотя бы раз! Она уливалась самой возможностью любоваться этим сильным, чисто выбритым подбородком, этими вьющимися каштановыми волосами, этими завораживающими серыми глазами… Ей достаточно было только взглянуть на него, как всю ее охватывал ранее неведомый трепет. Впервые в жизни Энн чувствовала себя привлекательной. Она считала, что новое голубое платье ее стройнит. По крайней мере, в нем она выглядит стройнее. Только Господь знает, сколько усилий она приложила, едва не доведя себя и свою горничную до обморока, пытаясь втиснуть в платье свои пышные формы, и когда это удалось, Энн оставалось только молиться, чтобы хватило сил выдержать пытку до конца вечера. Но если ей удастся вновь привлечь внимание Генри, ее мучения — ведь это очень больно, когда твоя талия безжалостно затянута жестким корсетом из китового уса, окажутся не напрасны. Энн казались неотразимыми ее густые локоны и то, как они пружинисто подпрыгивают, когда она двигается. Она специально резко поворачивала голову, чтобы вызвать этот эффект.
— Перестань, пожалуйста, вертеть головой, — сказала Беатрис Лейден, когда уже в третий раз ей в лицо попал один из разлетающихся локонов Энн. Беатрис была самой близкой подругой Энн — ее единственной настоящей подругой — и единственным человеком, которому Энн призналась в своей любви к Генри. Энн не слишком обеспокоила реакция Беатрис. — Ох, Энн, он беспросветный невежа и почти так же дурно воспитан, как и этот Александр Хенли, с которым они обычно неразлучны.
— Генри — прекрасный человек. Ты просто не знаешь его так хорошо, как я, — возразила Энн.
Предмет их беседы находился в другом конце музыкального салона. Энн могла думать лишь о нем — возможно, он захочет сидеть рядом с ней, когда струнный квартет начнет концертную программу. Генри глянул в сторону девушек, и Энн почувствовала, как затрепетало сердце.
— Боже мой, он идет сюда, — сказала Энн, непроизвольно хихикнув.
— Не волнуйся, я не отойду от тебя ни на шаг, — заявила Беатрис, заслоняя собой подругу, как будто та нуждалась в защите.
— Но тебе придется отойти. Ну, я прошу тебя, Беа, пожалуйста, оставь нас. Вряд ли мне еще выпадет возможность побыть с ним наедине.
Беатрис обвела взглядом переполненный салон, решая, куда бы ей направиться, и, простив подруге невольную бестактность, улыбнулась ей и ушла.
Раскланиваясь со знакомыми, Генри неторопливо направился к Энн, лавируя между рядами кресел. В любящих глазах девушки он выглядел просто великолепно в черном сюртуке, расшитом серебром жилете и снежно-белой крахмальной сорочке, украшенной серебристым, в мелкий черный горошек галстуком.
— Поздравляю вас с днем рождения, Энн, — сказал он, приблизившись к ней.
Энн хихикнула. Ее ужасно огорчало, что в его присутствии она не способна ни на что другое. Энн, презиравшая глупых, костлявых, жеманно чирикающих девиц, которые, казалось, безраздельно, владели вниманием таких мужчин, как Генри, с ужасом обнаружила, что ведет себя в точности так же, как они. И это просто чудо, что Генри захотел подойти к ней еще раз. Ведь из-за этого глупого хихиканья он даже не догадывается, что у нее есть мозги. Но она ничего не могла с собой поделать. Всякий раз, когда Генри заговаривал с ней, она впадала в какой-то ступор: разум отказывался служить ей, а изо рта вылетало лишь жалкое и смешное лепетанье.
— У меня есть для вас небольшой подарок, — сказал он. — Скромный знак моего глубокого уважения.
— Ах! — она увидела у него в руках маленькую продолговатую деревянную коробочку. Подарок. Для нее. От Генри. Она с трудом подавила очередной предательский смешок, взяла коробочку и медленно провела рукой по гладкой полированной поверхности, оттягивая счастливую минуту, Сердце девушки затрепетало. Никогда еще ни один мужчина, кроме отца, не делал ей подарков. Очень медленно она открыла крышку и увидела прелестное маленькое золотое сердечко на невероятно изящной золотой цепочке.
— Это мне? — спросила она. «Боже, как глупо!» — мелькнула мысль, и, ненавидя себя, она снова хихикнула.
— Вам, кому же еще?
Энн вынула украшение из футляра, едва ощущая в пальцах тоненькую цепочку.
— Какая прелесть! Спасибо, Генри. Вы мне поможете? — спросила она, подавая ему кулон и поворачиваясь спиной. Ей казалось, что она ведет себя как женщина, для которой получать подарки от поклонников давно стало привычкой, причем несколько обременительной.
Пытаясь справиться с замочком, Генри замешкался и уронил украшение, но Энн успела подхватить свой подарок раньше, чем кулон соскользнул по гладкому шелку платья на пол. Ее бросило в жар, кожу покалывало от прилива крови, но она сумела подать Генри цепочку для второй попытки, делая вид, что вовсе не испытывает унижения. Энн почувствовала, как прохладная золотая цепочка обвилась вокруг шеи, натянулась, а потом ослабла. Пальцы Генри крепко прижались к ее затылку — он изо всех сил пытался застегнуть, замочек.
— Одну минуту. Цепочка… чуть-чуть коротковата.
Он попробовал еще раз. Щеки Энн от смущения горели огнем, она молилась, чтобы никто не увидел их в это мгновение. Чем дольше Генри сражался с застежкой, тем больше девушку охватывал стыд. Он случайно задел тонкие волоски у нее на затылке, и ей пришлось прикусить нижнюю губу, чтобы удержаться от крика, Ее переполняло чувство разочарования, ведь момент, который должен был бы стать для ее сердца священным, превратился в очередное унижение. «Это не цепочка слишком короткая, это шея у меня слишком толстая!» — подумала она, надеясь, что Генри, наконец, оставит свои попытки. Она подняла подбородок, рассчитывая, что таким образом шея сделается немного тоньше, и почувствовала, как цепочка снова впилась ей в кожу.
— Ну вот, все в порядке, — вымолвил, наконец, Генри, не скрывая явного облегчения.
Энн повернулась к нему.
— Я уверена, что подарок выглядит прекрасно.
Он изобразил подобие улыбки, которая показалась Энн больше похожей на гримасу, и подтвердил, что кулон действительно смотрится на ней замечательно.
Очень скоро Энн с ужасом почувствовала, как маленькое золотое сердечко подскакивает вверх-вниз, стоит ей лишь просто заговорить. А когда она смеялась, что случалось все реже и реже по мере того, как вечер подходил к концу, оно трепетало, словно бабочка с обожженными крылышками.
В дверь кабинета Артура Оуэна негромко постучали. Спустя минуту дворецкий осторожно приоткрыл дверь ровно настолько, насколько необходимо, чтобы выглянуть в коридор.
— Внук приехал, — прошептал дворецкий.
Вильямсон кивнул и посмотрел на своего хозяина, который полулежал в инвалидном кресле, похрапывая во сне.
— Мне нужно десять минут, — негромко сказал он.
Еще до того, как щелкнула, закрываясь, дверь, он уже был рядом с Артуром Оуэном и мягко тряс его за плечо, пытаясь разбудить.
— Сэр, — громко сказал он прямо в заросшее седыми волосами ухо. Но в ответ раздалось лишь невнятное бормотание. — Сэр, Генри приехал. Он будет здесь через десять минут.
Старик тут же поднял голову.
— Ты сказал — Генри? — требовательно переспросил он, и голос его дрогнул. — Он уже здесь?
Тон, которым он произнес эти слова, явно свидетельствовал о том, что хозяин в панике, и Вильямсон улыбнулся, успокаивая его.
— У нас есть десять минут, сэр. Мы вполне успеем подготовить вас к встрече с внуком.
Тощий, как скелет, секретарь Артура Оуэна быстро пересек огромную, тонувшую в полумраке комнату, в дальнем конце которой находился внушительный гардероб. Он извлек оттуда свежую крахмальную сорочку, галстук, палевый жилет, темно-коричневый пиджак и перебросил все это через согнутую в локте руку. В другую он взял пару носков и начищенные до зеркального блеска туфли старика.
Спустя несколько минут слабый инвалид превратился в сурового пожилого джентльмена с
