Оттяжку постановки «Короля и угольщика» Прохазка переживал, пожалуй, больше, чем Дворжак, который умел ждать и терпеть. Не без раздражения он писал в октябре 1872 года: «Единственная из обещанных отечественных опер — «Король и угольщик» Антонина Дворжака, которую, в силу незаурядного таланта автора, все ждали с большим нетерпением, отодвинута опять на летнее время; к новинкам у нас всегда менее благосклонны, и это исключительно по той причине, весьма удивительной, разумеется, что будто для нас гораздо важнее разучивать оперы зарубежных композиторов».
Видя, что Дворжак пребывает в ожидании того счастливого времени, когда начнутся репетиции его оперы, и не знает чем заняться, Прохазка обратил внимание композитора на новый сборник, стихов Элишки Красногорской и посоветовал написать несколько песен.
Подобно канторам, Прохазка придавал огромное значение возрождению чешской народной песни. С этой целью он с группой таких же, как сам, энтузиастов, организовывал бесплатные музыкальные вечера под лозунгом: «Будем усердно развивать чешскую песню». На страницах газет он рекламировал эти вечера и, обращаясь к отечественным композиторам, призывал их изучать и пополнять своим творчеством песенный жанр, как основу отечественной культуры.
Стихи Элишки Красногорской были настолько чешскими, что, претворяя их образы в музыке, естественно было обратиться к народным истокам. И вот в творчестве Дворжака начинается процесс очищения от чужих влияний. Он погружается в стихию народной чешской музыки, так хорошо знакомую с детских лет, и уже не покидает эту богатейшую сокровищницу.
Не сразу Дворжаку удается сбросить гипнотическую власть музыки Вагнера. Зародится по-славянски напевная мелодия, да вдруг изломится — и наступит тревожный, нелогичный конец. Но чем больше Дворжак вчитывался в чешские стихи, тем спокойнее становилась его музыка, набирая особую силу и красоту, как речной поток, который, пройдя коварные пороги, широкой волной заливает просторы.
Две песни на слова Элишки Красногорской и баллада «Сирота» на слова Карла Эрбена были успешно исполнены на певческих вечерах. Прохазка писал, что они подтвердили необычайное музыкальное и поэтическое дарование Дворжака. Композитор тоже испытывал незнакомое ему до сей поры чувство удовлетворения, хотя и видел, что не все еще обстоит так, как ему бы хотелось. И Дворжак продолжает усиленно работать в этой области, тем более что в театре дела с его оперой не двигались с места. Теперь уже не любовная лирика привлекает Дворжака, как в годы создания «Кипарисов», а тексты, насыщенные героикой и патриотизмом. На его столе появляются стихотворения Витезслава Галека «Наследники Белой горы» и так называемая Краледворская рукопись.
«Наследники Белой горы» воскрешали одну из страшных страниц чешской истории, когда король Фердинанд II в битве у Белой горы под Прагой в 1620 году нанес поражение чехам, восставшим против габсбургского владычества в их стране, и положил тем самым начало периоду, образно названному «эпохой тьмы». Эпоха эта продержалась в Чехии три столетия, на протяжении которых бессовестно попирались законные права чешского народа и государства. Обращаясь к соотечественникам, поэт призывал их быть достойными преемниками героев, павших в той битве.
Дворжаку поразительно удалось передать в своем «Гимне» («Наследники Белой горы») дух поэмы Галека: скорбь о погибших, гордость за родину, воспитавшую героев, новый патриотический подъем и, наконец, прославление свободного и независимого отечества. «Все произведение, — писал Прохазка, — едино и монолитно. Оно устремляется вперед безудержным потоком с правдивой и выразительной декламацией, живыми оркестровыми красками и богатой полифонической формой. Это подлинно гимнический стиль, лапидарный, великолепный, мысли мужественные, героические, палитра достойна мастера нового времени».
Исполнение «Гимна» принесло Дворжаку настоящую славу. Карел Бендль, руководивший тогда «Глаголом Пражским», постарался для друга. Под его управлением три сотни голосов знаменитого мужского хора и объединенный оркестр чешской и немецкой оперы прозвучали так, что в большом зале Новоместского театра, где проходил концерт, не осталось ни одного равнодушного. «Гимн» затмил все исполнявшиеся в тот вечер произведения, в том числе и самого Бендля. Прохазка торжествовал.
Шесть песен на тексты Краледворской рукописи, написанные вслед за «Гимном», были встречены с таким же восторгом. В те годы еще только немногие ученые филологи высказывали сомнения в подлинности Краледворской рукописи. Основная же масса чешских патриотов искренне верила в то, что узенькие полоски пергамента, якобы найденные в 1818 году Вацлавом Ганкой в церковной башне небольшого городка Двур Кралов и содержащие тексты героико-эпических и лирических песен, действительно старинная рукопись. Их стараниями рукопись была переведена почти на все европейские языки и получила широчайшую известность. Поэтично поданные картины чешской старины укрепляли веру чехов в древность культуры своего народа. А разве народ, способный уже в давние времена создавать такие великолепные произведения искусства, не заслуживал того, чтобы и дальше свободно и независимо развивать свою самобытную культуру? Вацлав Ганка, отлично знавший историю своей страны, совершая мистификацию (подложность Краледворской рукописи была доказана в конце того же XIX века), именно и стремился к тому, чтобы строки, как бы пришедшие из глубины веков, заставляли чехов гордиться своими предками, их героизмом, красотой и благородством чувств. В период расцвета будительского движения такие стремления руководили многими.
Дворжак тоже верил в подлинность рукописи, тексты считал народными, а следовательно, и музыку свою к этим текстам строил на народнопесенных интонациях, что придало ей удивительное обаяние и своеобразие.
Вскоре, 7 марта 1873 года, одна из шести песен на тексты Краледворской рукописи — «Жаворонок»— была напечатана в нотном приложении к газете «Далибор». Это первое печатное издание маленького сочинения доставило Дворжаку большую радость, чем самые лестные слова в его адрес на страницах газет. Через два месяца издатель Эмануэль Старый напечатал весь цикл.
Известность Дворжака росла, но материальное положение по-прежнему оставалось плачевным. Он едва сводил концы с концами на те гроши, что получал от частных уроков. Даже ювелир Чермак не очень щедро платил. А уж перед ним Дворжаку больше всего хотелось появиться в хорошем платье и с независимым видом.
Кокетливой Йозефе, продолжавшей кружить всем головы, Дворжак простил насмешливое к себе отношение, смирился с отказом, полученным затем от приглянувшейся ему Анны Матейковой — дочери одного из коллег по оркестру, но стал посматривать на младшую дочь ювелира. Аничка, которую он знал еще десятилетним ребенком, превратилась в милую девушку и дарила своего учителя музыки исключительным вниманием. Она довольно хорошо играла, но еще лучше пела красивым, звучным контральто. Дворжак не прочь был на ней жениться.
Вот только как получить согласие ее отца? Старый ювелир все мерил на золото, и бедный музыкант не представлялся ему подходящей партией для дочери. Чтобы увеличить свои доходы, Дворжак поступил работать домашним учителем музыки в семью богатого купца Яна Неффа.
А тем временем сдвинулись с мертвой точки его дела в театре. Партии оперы были расписаны, и начались репетиции. Несколько позже, как-то в кафе, Сметана говорил, что разрешил эти репетиции только для того, чтобы не обвиняли его, будто он без причины отклонил оперу отечественного композитора. Сам же он считал, что из-за сложностей вокальных партий и оркестровых нагромождений, явно идущих от Вагнера, опера в таком виде исполнена быть не может, хотя и изобилует гениальными находками.
Дворжак тогда этого не знал. Он вызвался сам разучивать партии с солистами. Адольф Чех репетировал хоры, а Сметана работал с оркестром. Прошло четыре недели. Артисты и музыканты вначале с большим интересом брались за сочинение Дворжака, подогретые успехом его «Гимна» и ранее сыгранной увертюрой. Но вскоре послышался ропот. Хор не мог запомнить мелодии, певцы жаловались на непомерные трудности, уверяя, что отдельные места вообще неисполнимы. Красива ли музыка, соответствует ли духу произведения — об этом говорили мало. Она была трудна, и все быстро решили, что не стоит тратить на нее время.
Дворжак сердился, бушевал и все-таки довел работу до оркестровых репетиций. Но и тогда не стало лучше. Оркестр гремел. Певцы, не щадя легких, пытались его перекричать. Дворжак чувствовал себя среди этого хаоса звуков как во время пытки. Наконец и он согласился с тем, что продолжать работу не стоит, забрал партитуру и вскоре распространился слух, будто он уничтожил ее.
Несколько дней Дворжак нигде не показывался. Его мучила мысль, что срыв постановки в театре, так
